До меня донеслось бормотание. Компания вот-вот должна была завернуть за угол, я зашевелился, вжался в стену, пока процессия надвигалась на меня. Мои органы чувств просканировали пять бесед, уловили шепот Шриваставы, адресованный Банзалу, его парламентскому секретарю:
Если бы я знал, что Макоули поддерживает нас.
Эндрю Дж. Макоули, президент Соединенных Штатов Америки. Вот и ответ.
Если бы мы смогли заключить сделку о продаже всего произведенного продукта в обмен на частичную ратификацию Акта Гамильтона, произнес я голосом высоким, чистым и пронзительным, будто птичий крик.
Свита премьер-министра проскочила мимо, но Сатья Шетти, пресс-секретарь, обернулся с грозным видом, чтобы испепелить болтливого выскочку-стажера. Он увидел девятилетнего ребенка. Он онемел, выпучив глаза. Он заколебался. Это колебание остановило всех. Премьер-министр Шривастава повернулся ко мне. Глаза его округлились, и зрачки расширились.
Очень интересная мысль, произнес он, и я знал: он понял, проанализировал и принял предложенный мною дар. Советник-брахман. Странный ребенок-ученый. Дитя-гений, малолетний гуру, маленький бог. Индия обожала их. Золотое дно для пиара. Его свита расступилась, и он шагнул ко мне:Что вы здесь делаете?
Я пояснил, что стажируюсь у министра Пареха.
И теперь вы хотите большего.
Да, я хотел.
Как вас зовут?
Я назвался. Он кивнул:
Да, свадьба. Помню. Значит, политическая карьера, верно?
Именно так.
Вы, конечно, не откажетесь от лидерства.
Мои гены не позволят мне. Моя первая политическая ложь.
Да, с идеями нынче у нас негусто. С этими словами он отвернулся, свита сомкнулась вокруг него, и они устремились дальше. Сатья Шетти наградил меня злобным взглядом, и я выдержал его, пока пресс-секретарь не отвел глаза. Я еще увижу, как он сам и все его труды обратятся в прах, в то время как я буду по-прежнему молод и полон энергии. Когда я вернулся к своему столу, там уже лежало приглашение из канцелярии премьер-министра с предложением связаться с ними на предмет собеседования.
Я рассказал о своем великом достижении трем женщинам. Лакшми засияла от радости. Наши планы осуществлялись. Моя мать была озадачена: она больше не понимала моих мотивов, зачем мне идти на скромную и неприметную должность госслужащего вместо того, чтобы процветать среди светил политики. Сарасвати спрыгнула с дивана и закружилась по комнате, потом захлопала в ладоши и поцеловала меня в лоб, долго и крепко, пока ее губы не оставили там красный тилак.
Пока все это весело, сказала она. Очень весело.
Моя сестра, моя великолепная сестра произнесла вслух правду, до понимания которой я лишь начал дозревать. Веселовот и всё. Мать и отец предназначали меня для величия, для ослепительного успеха и богатства, власти и славы. Мне всегда хватало эмоциональной восприимчивости, если не словарного запаса, чтобы понимать: ослепительно могущественные и знаменитые редко бывают счастливы, успешность и богатство часто вредят их психическому и физическому благополучию. Все свои решения я принимал ради себя, ради собственного покоя, здоровья, удовольствия, сохранения заинтересованности на протяжении всей моей долгой жизни. Лакшми выбрала утонченный мир сложных игр. Якруговерть политики. Не экономику; она была для меня слишком мрачной наукой. Но государство и отколовшиеся от него маленькие независимые осколки на границах Авадха, с которыми, я видел это, мы все так же неразрывно связаны, как и во времена, когда мы были единой Индией, и те страны, что за ними, и далее, и далее; это зачаровывало меня. Межгосударственный этикет служил мне забавой. Это было весело, Сарасвати. И я был великолепен. Я стал героем из комиксов моего детства, проницательным героем, Человеком-Дипломатом. Я спасал ваш мир столько раз, что вы и представить себе не можете. Моя суперсила состояла в том, чтобы увидеть ситуацию в целом, во взаимосвязях, и те неуловимые силы, влияющие на нее, которые другие, менее способные аналитики игнорировали. А потом я подталкивал ее, чуть-чуть. Малейший, легчайший толчок, одно крохотное поощрение или помеха, даже намек на то, каким путем может пойти политика, и видишь, как социальная физика сложного капиталистического общества постепенно увеличивает это все в масштабах посредством законов, и сетей, и социальных усилителей, медленно изменяя направление движения целой нации.
Те первые несколько лет я постоянно боролся за выживание. Сатья Шетти был моим злейшим врагом с того мига, как взгляды наши встретились в коридоре Министерства водных ресурсов. Он обладал связями и влиянием, был умен, но не настолько, чтобы понять: ему никогда не победить меня. Я просто продолжал позволять каплям меда из моих уст вливаться в уши Кришны Шриваставы. Я всегда был прав. Мало-помалу его кабинет и союзники Сатья Шетти поняли, что, помимо моей неизменной правоты, я еще и существенно отличаюсь от них. Я не искал высоких постов. Я искал, как лучше. Я был префектом-советником. И я грандиозно смотрелся по телевизору: карлик-визирь премьер-министра Шриваставы, трусящий перед ним, словно напоминание о днях Моголов. Кого, в той или иной степени, не занимает вундеркинд? Хотя мне и было тогда уже двадцать два года, половая зрелостьчто бы это ни означало для меня личновсе еще маячила на горизонте нашего поколения брахманов, словно долгожданный муссонный ливень.
Именно вероломный муссон сделался движителем политики Авадха, в городах и деревнях, в домах и на улицах. Томимые жаждой народы иррациональны; они молятся и обращаются к странным избавителям. Великая технократия Соединенных Штатов Бенгалии, в качестве свидетельства национальной истерии, слепо уверовала в эксцентричный план отбуксировать айсберг из Антарктики до Сундарбана в надежде, что масса холодного воздуха повлияет на меняющуюся климатическую модель и вернет сезон дождей в Индию. Странные дни, время слухов и чудес. Наступила эпоха Кали, и боги снова спускались к нам на землю, разгуливая в облике обычных мужчин и женщин. Американцы обнаружили что-то такое в космосе, что-то не из этого мира. В «цифровом раю» Бхарата, кишащем ИИ, расплодились искусственные интеллекты третьего поколения; легендарные сущности, чей интеллект превосходил мой в той же степени, в какой мой превосходит интеллект блох, досаждающих моим бедным котам. Саджида Рана, подвергнувшись политическому давлению возрождающегося индуистского фундаментализма, готовила упреждающий удар по Кунда Кхадару в качестве пиар-трюка. Этот последний слух, выуженный мною во время просмотра прессы Бхарата, я счел достаточно серьезным, чтобы потребовать встречи на уровне департаментов между моим министерством и его аналогом в Бхарате. Я говорил, что к тому моменту уже был парламентским секретарем Кришны Шриваставы? Не взлет, но постепенный, неуклонный подъем. Было все еще так легко ослабить хватку и упасть прямо в ждущие лапы моих конкурентов.
Моим коллегой в Бхарат Бхаване стал мусульманин Шахин Бадур Хан, утонченный джентльмен из прекрасного рода и блестяще образованный. За его безупречными манерами и достоинством, которым я глубоко завидовал, будучи по сравнению с ним просто маленьким сорванцом, чувствовалась печаль; в глубине глаз таилась боль. Мы сразу оценили друг друга и испытали взаимное расположение. Мы инстинктивно чувствовали, что слишком усердно печемся о своих странах, чтобы быть готовыми предать их. О таком не только никогда не говорят, но даже не намекают. Поэтому наша беседа, пока мы прохаживались среди оленей Будды в древнем Сарнатхе, где среди деревьев крадись неприметные тени наших охранников, а вокруг, словно ястребы, кружили разведчики-беспилотники, казалась несерьезной и легкомысленной, как болтовня двух пожилых вдовушек во время послеобеденной прогулки.
Авадх всегда представлялся мне страной, живущей в мире с самой собой, сказал Шахин Бадур Хан. Словно решившей некий великий и главнейший индийский парадокс.
Так было не всегда, возразил я. За защитным ограждением западные туристы на тропе Будды пытались удержать свои одежды, развевающиеся на крепчающем ветру. Улицы Дели слишком много раз окрашивались красным.