А как он писал их! Теперь он вспомнил даже подробностиулицу, вдоль которой стояли мусорные баки, запах гнили, коричневых котов, которые осторожно рылись в отбросах, и женщин, потных, толстых, сидевших на порогах своих жилищ, опустив ноги на каменный настил улицы. Что это была за улица? Как же называлась улица, на которой жил паренек?
Сите Фолджиер! Да, именно так она называлась! Старик, довольный тем, что вспомнил название улицы, несколько раз кивнул сам себе.
Там находилась мастерская, и в ней были всего один стул и старая грязная кушетка красного цвета, на которой спал Сутин; он вспомнил пьяные пирушки, дешевое белое вино, дикие ссоры и вечно желчное, угрюмое лицо художника, задумчиво склонившегося над своей работой.
«Странно»,подумал Дриоли. Теперь он с легкостью все вспоминал, и воспоминание об одном событии вызывало в памяти другое.
Взять хотя бы ту шутку с татуировкой. Это же было сумасбродство. С чего все началось? Ах да, однажды он заработал кучу денегда, да, все началось именно с этогои купил много вина. Помнится, как он, довольный, вошел тогда в мастерскую с пакетом под мышкой, в котором были бутылки, как он увидел Сутина, сидящего перед мольбертом, и свою жену Джозиона стояла посредине комнаты и позировала для портрета.
Сегодня вечером мы празднуем, объявил он, мы устроим небольшой выпивон для нас троих.
В честь чего это? спросил паренек, не поднимая головы. Уж не потому ли, что решился наконец развестись со своей женой, чтобы она могла выйти замуж за меня?
Нет, ответил Дриоли. Мы празднуем потому, что я заработал сегодня кучу денег.
А я ничего не заработал. Это мы тоже можем отметить.
Ну, если тебе хочется, можно и это отметить.
Дриоли стоял у стола и разворачивал пакет. Он чувствовал себя усталым и хотел скорее дорваться до вина. Девять клиентов, разумеется, совсем неплохо, но от этого дьявольски устают глаза. Он еще никогда столько клиентов не татуировал за один день. Девять пьяных солдат! И самое замечательное было в том, что не менее семи из них заплатили ему в звонкой монете. Вот почему сегодня он так разбогател. Но глаза его смертельно устали от этой работы. Глаза Дриоли были полузакрыты от усталости, белки покрылись тонкой сетью красных прожилок, а за каждым глазным яблоком, на глубине одного дюйма за ним, он чувствовал острую боль. Но теперь уже вечер, он богат, как свинья, а в пакете лежат три бутылкиодна для его жены, другая для его друга, а третья для него самого. Найдя штопор, он стал откупоривать бутылки.
Художник положил кисть.
Боже мой, сказал он. Разве можно работать, когда такое творится?
Молодая женщина, пройдя через всю комнату, подошла посмотреть на картину. Дриоли тоже подошел, с бутылкой в одной руке, со стаканом в другой.
Нет! крикнул художник, внезапно вспыхнув. Пожалуйста, не надо! Он схватил полотно с мольберта и поставил его лицом к стене. Но Дриоли успел увидеть картину.
Мне она нравится.
Она ужасна.
Она изумительна. Она изумительна так же, как все остальные картины, написанные тобой. Я в восторге от них всех.
Беда в том, ответил Сутин, хмурясь, что они несъедобные. Я не могу их есть.
И все же они изумительны. Дриоли протянул ему стакан, полный бледно-желтого вина. Выпей, сказал он, ты почувствуешь себя счастливым.
Никогда он еще не знал человека более несчастного или, скорее, человека с таким мрачным лицом. Дриоли встретил его в каком-то кафе семь месяцев назад, где он пил в одиночестве, и только потому, что он походил на азиата, Дриоли подсел к его столу и заговорил.
Вы русский?
Да.
Откуда родом?
Из Минска.
Дриоли вскочил со своего места и обнял его, воскликнув при этом, что он тоже родом из этого города.
Я не совсем из Минска, пояснил паренек, но местечко это недалеко от него.
Где же?
Смиловичи, около двенадцати миль от Минска.
Смиловичи! вскричал Дриоли, снова бросаясь к нему с объятиями. Да я же ходил туда пешком несколько раз, когда был мальчишкой. Потом он снова уселся на свое место, не отрывая дружелюбного взгляда от лица своего собеседника.
Вы знаете, сказал он, вы не похожи на западного русского. Вы похожи на татарина или калмыка. Вы действительно вылитый калмык.
И теперь, в мастерской, Дриоли снова внимательно посмотрел на художника, на то, как тот взял стакан с вином и залпом выпил его. Да, нет сомнений, черты лица его были калмыцкиеширокое лицо с высокими скулами, с широким, грубоватой формы носом. Но рукируки всегда вызывали удивление: маленькие, как женские, с изящными тонкими пальцами.
Дай мне еще, сказал художник. Если праздновать, так уж надо праздновать как следует.
Дриоли разлил вино и сел на стул. Сутин устроился на старой кушетке рядом с женой Дриоли. На полу между ними стояли три бутылки.
Сегодня вечером мы будем пить столько, сколько влезет, сказал Дриоли. Я исключительно богат. Сейчас сбегаю и куплю еще несколько бутылок. Сколько купить?
Еще шесть, ответил паренек. Каждому по две бутылки.
Хорошо. Я сейчас пойду и принесу.
А я помогу тебе.
В ближайшем кафе Дриоли купил шесть бутылок белого вина. После того как они вернулись в мастерскую, поставили на пол в два ряда и Дриоли, вооружившись штопором, откупорил все шесть бутылок, они снова уселись и стали пить.
А ведь только очень богатые, заметил Дриоли, могут так кутить.
Это правда, сказал паренек. Разве это не так, Джози?
Разумеется.
Как настроение. Джози?
Прекрасное.
Может быть бросишь Дриоли и выйдешь за меня?
Нет.
Вино изумительное, сказал Дриоли. Одно удовольствие пить его.
Не спеша, смакуя, они стали постепенно пьянеть. Хотя они пили так же, как они делали это обычно, тем не менее полагалось соблюдать известный ритуалпить со всей серьезностью, о многом поговорить, повторяясь снова и снова.
Полагалось расхваливать вино, обязательно пить его медленно, смакуя все три восхитительные стадии опьянения, особенно момент, когда кажется, что плаваешь в воздухе и уже не чувствуешь своих ног (как бывает у Дриоли). Да, это самый приятный момент, когда смотришь на свои ноги и они кажутся такими далекими, что удивляешься тому, какому же чудаку они могут принадлежать и почему они лежат вот так, где-то на полу и на таком расстоянии.
Спустя некоторое время он встал, чтобы включить свет. Он очень удивился, заметив, что ноги его встали вместе с ним, когда он отправился включать свет; особенно его поразило то, что он не чувствовал, как ноги касались пола. У него было приятное ощущение того, что он ходит по воздуху. Потом он стал ходить по комнате, лукаво поглядывая на полотна, сложенные у стен.
Послушайте, сказал он наконец. Я придумал одну вещь. Он направился к кушетке и встал перед ней, слегка покачиваясь. Слушай, мой маленький калмык.
Что такое?
У меня есть потрясающая идея. Ты слушаешь меня?
Я слушаю, Джози.
Слушай меня, пожалуйста. Ты мой другмой маленький калмык из Минска, и я считаю тебя хорошим художником, и мне хотелось бы иметь картину, прекрасную картину.
Возьми себе все. Возьми все, что ты найдешь, но не прерывай меня, когда я беседую с твоей женой.
Нет, нет. Послушай-ка. Я имею в виду картину, которая всегда была бы со мной вечно куда бы я ни пошел, что бы ни случилось но всегда со мной картину, написанную тобой.
Протянув руку, он положил ее на колено паренька.
Пожалуйста, слушай меня сейчас.
Слушай его, сказала молодая женщина.
Вот что. Я хочу, чтобы ты написал картину на моей коже, на спине. Затем я хочу, чтобы ты сделал татуировку поверх написанного, чтобы картина навсегда сохранилась на спине.
Ты, наверное, рехнулся.
Я научу тебя пользоваться татуировальной машинкой. Это легко. Даже ребенок сумел бы.
Я не ребенок.
Пожалуйста
Ты в самом деле сумасшедший. Что ты все-таки затеял?
Художник посмотрел в неподвижные, черные, блестящие от выпитого вина глаза Дриоли.
Ради всего святого, что тебе все-таки надо?