Выше радуги [сборник] - Абрамов Александр Иванович

Фантастическая династия Абрамовых

Александр Абрамов, Сергей АбрамовСелеста7000

ЧАСТЬ ПЕРВАЯРОЖДЕНИЕ СЕЛЕСТЫ

1. ВСТРЕЧА В ОТЕЛЕ

Многое удивительное в жизни начинается с пустяков. В данном случаесо встречи в отеле. То был ветхий, старомодный отель, вернее, гостиница-пансионат, облюбованная главным образом нью-йоркскими старожилами. Жили в ней посезонно преимущественно актеры не из крупных и годамихолостяки и старые девы, сумевшие сберечь кое-что, как говорится, на черный день. Жили в пропыленных, прокуренных и захламленных номерах, не ропща и не жалуясь, потому что роптать бесполезно, а жаловаться некому. Да и само расположение гостиницы в городе служило как бы предостережением для строптивых и недовольных: в десяти минутах ходьбы благопристойная Третья авеню незаметно переходила в печально известную Бауэриулицу ночлежек, притонов и забегаловок, иначе говоря, последний круг нью-йоркского ада. «Выкинут из номерапокатишься на Бауэри»,  говорили старожилы в баре гостиницы, с нескрываемым удивлением и даже сочувствием поглядывая на чудаков приезжих, рискнувших по неведению поискать приюта в этом отеле.

Среди таких чудаков однажды в июньскую жару оказались здесь двое русскихРослов и Шпагин, прибывшие в Нью-Йорк на симпозиум математиков и биологов, кровно заинтересованных в проблемах биологической радиосвязи, а точнее говоря, в поисках физико-химических пружин, приводящих в действие механизмы информации и мышления. Приехали они с запозданием, забронированные для них гостиничные номера были захвачены другими участниками симпозиума, а в отель на Третьей авеню их привез нью-йоркский таксист, хорошо знавший все места в городе, где может приклонить голову странник. Странники наши устали, да и выбора у них не было, вот и пришлось им на все время симпозиума прочно обосноваться в угловой комнате на восьмом этаже для сна, отдыха и традиционной яичницы с ветчиной на завтрак и ужин. Особенно все это не удручало: отель был тихий, никто не навязывался в знакомые, и даже в темном баре можно было посидеть полчасика, не привлекая любопытства завсегдатаев. Оно лениво проснулось с первым появлением русских и тут же угасло. Тем более неожиданным оказался их последний вечер в гостинице.

Симпозиум уже закончился, а теперь предстояла захватывающе интересная командировка в Лондон: их пригласил «поработать немножко» в его лаборатории профессор Сайрус Мак-Кэрри, глава новой английской математической школы и, как говорили в кулуарах симпозиума, звезда первой величины на небосклоне мировой кибернетики. Это любезное приглашение, во-первых, совпадало с задачами, поставленными перед ними советскими научными организациями, а во-вторых, просто льстило самолюбию двух советских парней, ни один из которых, несмотря на докторскую степень, еще не дотянул до тридцати лет. «Счастливый возраст, возраст Эйнштейна и Дирака, когда только и рождаются подлинные ученые. Я завидую вам, дети мои»,  сказал Мак-Кэрри. Рослов и Шпагин смущенно и благоговейно молчали. Внимание английского ученого избавило их даже от всех необходимых, но крайне утомительных бюрократических сложностей: предоставленная им в этой командировке свобода действий еще не обеспечивала ни виз, ни гостиниц. Визы и гостиницу в Лондоне Мак-Кэрри оформил буквально за один день. Только просил подождать его недельку, отдохнуть и познакомиться с городомему предстояло прочитать еще несколько лекций в Колумбийском университете.

Осмотрев за день весь туристский Нью-Йорк, счастливцы в предвкушении дальнего плавания стали на якорь в баре, впервые за все время пребывания в отеле заказав не пепси-колу, а соду-виски. Напиток был омерзителен, нечто вроде скверного коньяка, разбавленного шипучкой. Оба морщились и пили: ведь им улыбалось счастье.

 А красиво оно улыбается,  сладко вздохнул Рослов.

Шпагин, хотя и занимающийся проблемами биологической радиосвязи, лично не обладал необходимыми для нее качествами: он не понял своего собеседника.

 Кто?  спросил он.

Рослов не ответил. Шпагин недоуменно оглядел пустоватый зал бара и снова спросил:

 Ты думаешь, она нам улыбается?

Теперь не понял Рослов:

 Кто?

 Девушка в красной кофточке.

В дверях между побуревшими от времени и пыли портьерами действительно стояла девушкакрасный мак на песчаных дюнах; светло-соломенные волосы и такого же цвета юбка закрепляли впечатление. Зрительная ассоциация тотчас же подсказала Рослову, что оно вторично: он вспомнил шепот на скамьях симпозиума, когда эта же девушка подымалась на кафедру.

 Она нам улыбается,  сказал Рослов.

Шпагин опять не понял:

 А почему?

 Ты не можешь водить машину и изучать мышление. У тебя слишком медленные реакции. Попробуй ассоциативные связи. Кто делал сообщение о поисках мышления на основе виртуальных и реальных мезонов?

 Янина Желенска.  Шпагин хлопнул себя по лбу.  Я только сейчас ее разглядел. А докладик так себе: шаг впереддва назад.

 По-моему, она идет к нам,  сказал Рослов.

 Зачем?

 Есть два объясненияматематическое и логическое. Первоеэто естественное стремление для кибернетика к кодированию десятизначных чисел. Двоичная форма тройкиодиннадцать. А сегодня одиннадцатый день нашего пребывания в Нью-Йорке.

 Это уже мистика, а не математика.

 Предпочитаешь логику? Пожалуйста. Тогда не менее естественно стремление к общению с коллегами по ремеслу.

А девушка не спеша приближалась к их дальнему столику, необычная и чужая в здешнем дыму и сумеречности. У Шпагина перехватило дыхание.

 А как ты будешь с ней разговаривать?  совсем уже испуганно прошептал он.

 По-польски, человек, по-польски. Проше пана. Вшистко едно. Дзенькую. Еще не вем. В общем, не пепши, Петше, вепша пепшем

Возражать Рослову было поздно: девушка уже подошла к ним.

 Если я присяду к вашему столику, панове не будут сердиться?  спросила она на чисто московском диалекте с еле заметным польским акцентом.

Рослов мгновенно нашелся:

 Будем счастливы, пани Желенска. Янина, если не ошибаюсь? А может, просто Яна?

 Давайте просто.

Девушка присела к столу непринужденно и уверенно. Тут уж любопытство двух докторов наук приняло, как говорят математики, экстремальный характер. На красный цветок налетел ураган.

Откуда она знает русский язык? Да еще так хорошо. Специально училась? Что делает в Варшаве? Почему оказалась в этой гостинице? Когда собирается уезжать?

 Вероятно, завтра. Русский язык знаю потому, что училась в Москве. Сперва на мехмате, потом в НИИ. Немножко работала у Каммингса в Роклендеуже варшавяне командировали. Интересовалась теорией регулирования в применении к патологическим отклонениям человеческой психики. Видите, куда уже забираются кибернетики. А в гостинице живу все время, только в бар не заглядывалапотому и не встретились. Ну, что еще спросите?

Она смеялась, а Рослов пристально-пристально всматривался, прищурясь, в стрелки смешинок-морщинок у глаз, потом громко и обрадованно вздохнул:

 Вспомнил.

 Давно пора. Кажется, я вас называла Анджей, да?

 Да-да. На курсовой вечеринке после КВН.

 У маленькой Ляльки с хохолком. Тогда еще только входил в моду твист.

 А смеялись вы точно так же.

 Боже мой, десять лет назад! Я уже стала старухой.

 Чаще смотритесь в зеркало. Вот я, например, даже не помню, была ли у меня тогда борода.

 Была! Такая же черная и колючая. Помните, как я отклонялась, когда вы читали стихи у моего уха? Ужасно щекотно.

 А стихов не помните?

 Забыла, пан Анджей.

 Бросьте пана. На просто Анджея согласендаже приятно. А читал я вам Тихонова. «Как пленительные полячки посылали письма ему, как вагоны и водокачки умирали в красном дыму». Вагоны и водокачки уже и тогда умирали только в военных фильмах, а вот пленительная полячка не послала мне ни одного письма.

 А почему ваш друг молчит?  мгновенно переменила тему пленительная полячка.

 Потому что он не с мехмата. А биологи молчат, потому что боятся разучиться думать. Знаете сказку о сороконожке?

 Я тоже почти биолог.

 Вроде меня. Я математик, пришедший к биологии, а Семен биолог, потянувшийся к математике. Братья ученые, в нашей судьбе лежит что-то роковое.

Наконец-то Шпагин получил возможность протиснуться в наступившую паузу. До сих пор он молчал не из-за застенчивости и не из присущей ему диковатости, просто замкнутый круг разговора оставлял его за пределами недоступной ему интимности. А сейчас реплика Рослова открывала дверь в мир близких ему интересов.

 Я не совсем согласен с вашим предположением о роли виртуальных мезонов,  робко начал он, смотря в глаза с лучиками-смешинками.

 Все несогласны,  вздохнула девушка.  Я же сама его и опровергла. Но поиски мышления должны продолжаться только на ядерном уровне.

Шпагин почувствовал твердую почву под ногами. Круг милой интимности был прорван.

 Вот так и до нейтрино докатимся,  сказал он.  Недавно кто-то предположил, уж не знаю, в шутку или не в шутку, что нейтрино может быть единственным материалом, из которого построена человеческая душа. Остроумно, конечно, но

Рослов постучал стаканом по пластмассовой доске столика.

 Симпозиум окончен, друзья-математики. Спорщиков на мыло.  Он обернулся к бармену:Еще три соды-виски.

 Без меня,  сказала Янина.

 И вы не выпьете за нашу удачу? Мы с Семеном едем в Лондон к старику Сайрусу.

 Подумаешь, удивили. Я тоже еду.

 К Мак-Кэрри?

 Конечно. Я третья. Потому и зашла сюда, чтобы договориться с попутчиками.

Друзья переглянулись, тайно обрадовавшись. Шпагин залпом выпил свой хайболл и подумал о том, что сейчас впервые понял, почему ему так нравились польские фильмы. Из-за их героинь. «Вы похожи на Беату Тышкевич,  хотелось сказать ему этой девушке, неприлично красивой для математика,  наша поездка именно с вамиэто праздник». Но вместо этого, откашлявшись, произнес тоном экзаменатора, принимающего зачет:

 Тогда у вас есть за что выпить. Общение с таким ученым, как Сайрус Мак-Кэрри,  это праздник для нас, неофитов.

Рослов хотел сострить, но не успел. От стойки бара к ним шел немолодой, лет пятидесяти, мужчина с проседью, почти незаметной на запыленных или выгоревших волосах, и с медно-красным загаром.

Он был в потертой кожаной куртке на «молниях» и походил не то на летчика в отставке, не то на гонщика, вышедшего в тираж. «Пьян,  подумал Рослов,  но держится. Опыт». Он шел твердо, не шатаясь, даже слишком твердо, как человек, научившийся преодолевать опьянение, а подойдя, спросил:

 А по-английски вы говорите?

 Допустим,  сказал Рослов.  А что вас интересует? Наша национальность?

 То, что вы русские, я догадался сразу. По знакомым словам: «выпьем», «братья», «праздник».  Он повторил их по-русски.  Я слышал их еще в дни встречи на Эльбе. Не пугайтесь, я не намерен отвлекать вас воспоминаниями о столь древних для вас временах. Вы люди ученые, бармен сказал мне об этом, да я и сам читаю газеты. Может быть, поэтому вы сумеете ответить мне на один мучительный для меня вопрос.  Он пошатнулся и оперся на спинку стоявшего рядом стула.

Янина заметила:

 Может быть, мы отложим вопрос и ответ на завтра?

 Я не настолько пьян, мисс,  усмехнулся незнакомец,  да и напоить меня трудно. Вы разрешите, я все-таки сядуэто будет удобнее и для меня, и для вас. Мне надо знать: может ли мощное магнитное поле как-то воздействовать на психику человека?

Наступила паузанастолько странным и неожиданным показался нашим друзьям этот вопрос. Элементарный по сути, он был задан в явно неподходящей обстановке и явно неподходящим для этого человеком.

 А почему вас это интересует?  полюбопытствовала Янина.

 Охотно расскажу. Но сперва мне бы хотелось услышать ответ.

 Вопрос о воздействии магнитного поля на все живое уже давно не вызывает сомнений,  сказал Шпагин.  Есть даже специальная область науки, разрабатывающая эти проблемы,  магнитобиология.

 На все живое?  задумчиво повторил незнакомец.  Значит, и на психику человека?

 Все зависит от природы магнитного поля, от его мощности и напряженности, от магнитной индукции, наконец,  ну как бы вам сказать популярнее?  от силы, с которой магнитное поле действует на движущийся в нем электрический заряд.

 Я когда-то учился в колледже,  откликнулся незнакомец,  кое-что помню. К сожалению, природа поля мне самому не ясна. Но мощность колоссальна. При всем том это не электромагнит и не какая-нибудь машина. Тут что-то другое в самом воздухе. Большие стальные или железные массы оно отшвыривает, как теннисный мячик, а то, что попадает в его пределы в багаже или в карманах людей, мгновенно намагничивается и притягивается друг к другу. Консервные банки, например, выскакивают из ящиков, как живые, и слипаются в нечто огромное и бесформенное.

 Любопытно,  сказал равнодушно Рослов,  для физиков.

Незнакомец предупредительно поднял руку: не торопись, погоди.

 Меня не то занимает,  продолжал он.  Это удивительное магнитное поле преображает людей. Они или видят сны наявустранные, тревожные и очень реальные сны,  или сходят с ума, переживая припадки подавляющей сознание ярости или страха, или теряют ощущение личности, представляют себя кем-то другим, говорят на языках, им не знакомых и даже не слышанных ранее. Выйдя из пределов поля, люди становятся самими собой, припадки проходят, сознание и память проясняются, даже голова не болит.

Рослов заинтересованно подмигнул Янине.

 Занятно, правда? Как раз для старого Сайруса. По его департаменту,  сказал он по-русски.

 В чем-то перекликается и с опытами Каммингса в Роклендской больнице, когда мы изучали степень психической восприимчивости на расстоянии. Только здесь все непонятно. Где индуктор? Почему различны реакции? Диамагнитность ферромагнитных металлов может найти свое объяснение хотя бы в характере магнитного поля. Но оно не является источником гипнопередачи? А если эта связь не биологическая? Вы нас простите,  обратилась она к равнодушно прислушивавшемуся незнакомцу,  нас крайне заинтересовал ваш рассказ, и мы по привычке заговорили на своем языке. Без магнитного поля,  засмеялась она,  или в данном случае магнитное полевы. Нам нужны подробности, детали, все, что вы о нем знаете, иначе трудно все это себе представить и научно обосновать. Где это магнитное поле, как вы с ним столкнулись, какие наблюдения сделали, над кем, какие результаты получили, если пробовали экспериментировать, в какой стране, в каких климатических и природных условиях?