* * *
Альгис одевается, чтобы выйти из дома; гулять он любит, а одеватьсянет. Он вообще терпеть не может рутинные действия, но некоторых нельзя избежать. Иногда Альгис думает, что умрёт не от какой-то болезни, как обычно бывает в старости, и не от несчастного случая, не по собственной дурости, как ему всегда предрекали, а оттого, что его окончательно задолбает делать одно и то же каждый день. Например одеваться перед тем, как выйти из дома; спать в одежде он как-то пару раз пробовалк сожалению, не вариант. Даже носки и бельё дольше суток неприятно носить. В общем, засада с этой одеждой! Умываться можно в разное время суток, то в ванной, то в кухне, мыть посуду не каждый день, по утрам пить то чай, то кофе, то просто воду, готовить только когда приспичит, спать в разных комнатах, по очереди, а тут не схитришь. Мне бы твои проблемы, насмешливо думает Альгис голосом брата, который деловой человек, и проблемы у него соответственно настоящие, деловые, на пятнадцать лет младше, а выглядит и рассуждает почти как старик; братишка Мантас хороший, но всё-таки очень смешной. Да все на самом деле смешные, включая меня; собственно, начиная с меня, думает Альгис, зашнуровывая кроссовок. Выпрямляется медленно, осторожно, потому что нет ничего хуже, чем больная спина, как всегда перед выходом спрашивает себя: «Где, интересно, сегодня?» но не пытается угадать, потому что, вопервых, любит удивляться больше, чем оказываться прозорливым, а вовторых, положа руку на сердце, всё равно же хрен угадаешь, куда ты сегодня выйдешь из дома, потому что это совершенно непредсказуемо, ни от чего не зависит, ни от желания, ни от опасений, ни от диеты, ни от того, как спал и что тебе снилось, ни от того, что видел в окне. Альгис так не любит рутину, что с возрастом начал всякий раз выходить из своего дома в каком-нибудь новом месте, иногда в Старом Городе, иногда посреди небоскрёбов Сити, а иногда на такой дальней окраине, что хоть вызывай такси. А возвращаться можно по старому адресу, дом всегда стоит на месте как ни в чём не бывало, да и куда он, собственно, денется, это же не какая-нибудь хибарка, а большой многоквартирный дом. Альгис сам не знает, как это у него получается, ничего специально для этого не делал, ничему не учился, да и где, у кого такому научишься? Просто он всю жизнь очень сильно чего-то такого хотел. Это мне повезло, думает Альгис, выходя из дома по адресу улица Басанавичюс девятнадцать прямо на улицу Стиклю и торжествующе оглядываясь по сторонам, это тебе, милосердный боже, или кто там всем этим нынче заведует, большое спасибо. Пожалуйста, не останавливайся, при таком раскладе ещё очень долго можно не помирать.
* * *
Ха отта тэйи, говорит Юта.
Вслух говорит, чего стесняться, почти три часа ночи, в городе пусто и тихо, так тихо, словно Юта в мире одна. Впрочем, может быть, прямо сейчас и одна, в таком специальном мире, который очень похож на обычный ночной городской человеческий мир, но в некоторых деталях всё-таки отличается. Трудно объяснить такое словами, но пахнет совсем иначе, немного тропическими растениями, которые здесь не живут, немного морем, но не солёным, а сладким, и в то же время именно морем, запах моря не перепутать ни с чем. И свет как-то иначе рассеивается, фонари выглядят совершенно обычными, но свет непривычный, как будто здесь немного другая среда. Сбственно, не «как будто», воздух явно тоже другой, для дыхания он годится, может, ещё и получше обычного, но сам процесс дыхания осуществляется как-то не так, словно дышишь не столько лёгкими, сколько кожей, Юта даже по локоть закатала рукава пуховика, чтобы лучше дышалось, хотя ночь очень холодная; впрочем, здесь и холод другой, от него не дрожишь, не зябнешь, а словно твердеешь и как бы немножко звенишь. В общем, объяснить действительно невозможно, но ещё более невозможно не ощутить. Юта на самом деле боится этого странного явно чужого мира до темноты в глазах, но и любит его больше всего на свете, иногда специально выходит ночью гулять, лучше всего с воскресенья на понедельник, когда в городе пусто, совсем никого, даже окна в домах не светятся. Если долго ходить по совершенно пустому городу и говорить вслухне специально выученные магические заклинания, Юта отродясь ничего подобного не учила, да и где, интересно, такие учебники взять, в общем, если просто говорить вслух странные фразы, которые сами приходят в голову, мир может стать немножко другим, и в этот момент самое главноесохранять спокойствие, не давать волю страху, не бежать, не кричать, не выть. Юта никогда так не делала и впредь не сорвётся, она держит себя в руках, откуда-то точно знает, что паника всё испортит, и саму Юту, и весь этот зыбкий прекрасный удивительный мир. Нельзя его портить, думает Юта, он мне доверяет, он мне показался, он меня погулять здесь пустил!
Ано хаорми, говорит Юта. Раэ отей!
Страх уходит, он всегда уходит от сказанных вслух непонятно откуда взявшихся в голове заклинаний. Юта вдыхает поглубже запястьями и локтями, идёт, не ощущая под ногами земли, неторопливо, ритмично притопывая, повторяет: «Ано хаорми», и зачарованно смотрит, как пляшет в тёмно-бирюзовом ночном небе её огромная, неизвестно каким образом, согласно невообразимым, несуществующим, но вот прямо сейчас действующим оптическим законам отброшенная тень.
* * *
Римас встречался с друзьями, выпил; на самом деле совсем немного, ровно столько, чтобы исправилось настроение, которое было совсем ни к чёрту в последние дни, ровно настолько, чтобы ему захотелось пойти домой пешком, а не вызывать такси, ровно настолько, чтобы остановиться покурить на мосту. Стоит там, забыв зажечь сигарету, думает о разных вещах, неважно, о чём, главное, что без привычного раздражения, улыбается без особых причин, ничему, просто так и вдругну а что взять с пьяного дурака, которому не хватает компанииговорит реке: «Слушай, неужели тебе до сих пор не надоело всегда течь в одну и ту же сторону?» И вцепившись в металлические перила так крепко, словно на пальцах появились присоски, смотрит, как сияющая от лунного света река сперва замирает, становится неподвижной, как озеро в безветренную погоду, а потом снова начинает течь даже быстрее, чем раньше, задорно подпрыгивая на камнях, в противоположную сторону, то есть к истоку, назад. И первая мысль, конечно: она всегда так текла, мне примерещилось, что взять с пьяного дурака, но Римас сам знает, что даже если и пьян, то всё равно не настолько, чтобы внезапно забыть, в какую сторону всегда текла эта чёртова река.
В это время Марина идёт по улице Бокшто в сторону Барбакана; у неё хорошее настроение, без особых причин, просто так. Настолько хорошее, что когда вместо с детства знакомых очертаний приземистых башен на горизонте появляются высокие белоснежные стены и какие-то невообразимые шпили, беспардонно сверкающие в зеленоватом свете прожекторов, как столовый хрусталь, Марина не пугается, даже не особо удивляется, просто думает с непонятным ей самой торжеством: вот так-то! Что именно «так-то» и кому предназначалась эта реплика, Марина сама не понимает, и вряд ли когда-то поймёт.
В это время Милда ищет кошку в тёмном дворе; кошка юная, глупая, погналась за какой-то невидимой мошкой, вывалилась в открытое для проветривания окно. Первый этаж, вряд ли кошка ушиблась, но испугалась и спряталась, забилась в какую-то щель, сидит, молчит, не мяукает, не откликается на «кис-кис». Что же делать? думает Милда, не оставлять же дуру на улице, сейчас во дворе тихо и пусто, но с утра соседи выйдут гулять с собаками, и на машинах начнут из двора выезжать, и тогда нет, не надо, пожалуйста, испуганно думает Милда и снова зовёт: «Кис-кис-кис». «Я здесь!» говорит кто-то человеческим голосом из-за дровяных сараев, почему-то по-русски, Милда понимает, что это не может быть кошка, скорее всего вообще какой-нибудь пьяный бомж, но это она умом понимает, а ноги тем временем сами несут её за дровяные сараи, и там в темноте она скорее угадывает, чем видит глазами светло-серую шкурку, хватает кошку в охапку, кошка мяукает, как положено кошке, а Милда, пока идёт через двор, растерянно думает: ну да, естественноматерь божья, какое тут может быть «естественно»?! естественно она меня позвала по-русски, я же котёнка у Кати с Володей взяла.