И какой вражина выдумал, будто кончилась сила древних владык? Якобы теперь новый владыка есть, один надо всем: над землей, лесом, водой и над воздухом. А прежних надо, мол, в грязь втоптать, опозоритьи позабыть, словно не было. Княжьи гонцы разнесли эту весть, и люди поверили. Колдун говорит: в ложь верят охотней, чем в правду.
Прежде Большие Смешаны и впрямь были Большими Смешанами. На всю округу славились весельчаками да балагурами, песельниками и плясунами. А нынче не СмешаныГорюны. Стариков обижают, детей бранят, девок таскают за косы. По прошлому году случилось даже, что парни, подвыпив, на дочке старосты юбку пытались задрать; однако этого взрослые дядьки не стерпели, взялись за дубье. Знатно охальников отделали. Девки потом всю осень и зиму за село ходили без боязни. А весной обратно все началось.
Последняя надеждана каменный забор.
Где бы только узнать, как раствор делают? Может, у того же колдуна? Ему многое ведомо Лих шагал через распадок. Кругом высились притихшие, помрачневшие под тучей дубы, а ему виделся залитый солнцем дом на окраине, цветник перед окнами, ограда из плотно пригнанных камней. Вдоль ограды мать ползучие розы посадит, их плети по камню раскинутся. Поверху надо чаши поставить, в них сестрицы тоже что-нибудь высадят. Цветы будут из чаш выплескиваться, как фонтаны в княжеском парке.
А у калитки Лих на камнях портреты вырежет. Перво-наперво отца с матерью изобразит, потом Марийку. Да: Марийку, а затем уж сестриц. И бабку Заряну, само собой, Лих не забудет. Зарянаотцова мать, в Малых Смешанах живет. Лих ее крепко любит. А бабку Люту, с материнской стороны, вырезать в камне не станет. Перебьется Лютая бабка. Лиху от нее житья с детства не было, она и отца терпеть не могла. Из-за Лютой бабки мать с отцом плохо ладили, не иначе. Лих, когда маленький был, не раз ночью слышал, как за стенкой мать просила: «Не надо, а? Ну, не надо! Не хочу» Он не понимал, чего «не надо», но слышал, как стонала кровать, когда отец поднимался, как жаловались под тяжелыми ногами половицы. Отец уходил на крыльцо и сидел там подолгу. А Лих не спал, ждал, когда он вернется в спальню и уляжется, и за стенкой все станет мирно. Он бы побежал мать выручать, но отец ее никогда не обижал. Раз только Лих услышал, как он буркнул, вернувшись: «Дура ты! Чего боишься? Стара уже, не понесешь». Что и куда мать не понесет, Лих не понял, но она заплакала, и Лих примчался. Отец ему наподдал и выставил вон, и наутро его с постелью и игрушками перевели в другую комнату, от родительской спальни подальше.
Сейчас-то Лих разбирает, что к чему. Не желала мать отцовой ласки, гнала его от себя. И детей от него не хотела. А ведь он ли ее не любил! Подарки с ярмарок привозил, работу тяжелую не позволял делать, прилюдно милушкой своей называл, не стеснялся. А онане любила, видать. Мать свою, Лютую, слушала. А коли на Лиховых сестриц поглядеть лучше уж не глядеть, право слово. Лих выбил бы зубы, назови кто его мать гулящей. Да от правды не убежишь: сестрицы Лиху не родныене отцовы дочки. Неспроста Лютая бабка на них не надышится, красавицами да умницами называет. А ничего в них особенного, девки как девки. Всех заслугот стороннего дядьки прижиты, не от нелюбимого зятя.
Тетка Белана тоже Лиха не жалует. Мол, незавидный жених для Марийки. Большой, как медведь, неуклюжий, медлительный. Если дождь, из-под крыши не выгонишь. Что за работник? Права она в чем-то, тетка Белана.
Но с другой стороны, еще как посмотреть. Бабка Зарянаотцова матьнедавно сказала: «А пускай Белка другого жениха своей колдуновне поищет. Набегается-то по селам, ноги до колен сносит. Где найдет смельчака, что готов с колдуном породниться?» Лих не считал себя особо смелым, но Мария не боялся, а Марийку любил.
Вот и ручей, про который толковал колдун. Не широк, не глубок, но быстр и с виду страшно холоден. Наверняка ключи из-под земли бьют, ледяныебр-р-р. Старый мосток сгнил, провалился; бревнышки мхом поросли.
Лих с тоской огляделся. Огромный дуб не заломаешь, чтобы через ручей перебросить. Пару крепких веток срубить можно было б, да топором не запасся. Подумал дома: жалко будет рубить, как-нибудь переправлюсь. Ага! Вот снимай башмаки да штаны, шлепай вброд. А потом и обратно, уже под дождем.
Он задрал голову: что там туча? В просветах меж кронами виднелось тяжкое серое брюхо чудовища. Вот-вот хлынет.
В одном из просветов показалось черное. Извивалось, тянулось давешнее облако. Уж не дракон ли и впрямь? Никто их не видел; вдруг они как раз такие? Лих шагнул к ближайшему дубу, положил ладонь на чуть теплую, грубую, но родную кору, шепотом обратился к Лесному-Дарящему. Не от всякой напасти убережет владыка, но порой нет-нет да и поможет.
Черное ушлоне видать больше. Вот и ладно. У Лиха есть дело важней, чем пугаться дурных облаков.
Спохватившись, он запоздало поклонился ручью, сказал уважительно:
Здравствуй, Водяной-Текучий.
Быстрая вода журчала вокруг гнилых бревнышек, неслась меж травянистых бережков. Может, и ответил водный владыка, да Лих не разобрал.
Он разулся, закатал штанины повыше и с башмаками в руке шагнул в прозрачный поток.
Ступни ушли в глинистое дно, глина жадно схватила добычу. Лих пошатнулся, уцепился за гнилое бревнышко, сломал, чуть не грохнулся. Ноги свело острой болью. Охнув, он с трудом вытащил наливающуюся каменной тяжестью ногу из глины, переставил вперед. Перенес вес тела. Снова ухнулся вглубь, взмахнул руками, шлепнул башмаками по воде, окатился холодными брызгами. Гадость! Вперед. Шаг. Еще один. Здесь дно повыше. Рывоки Лих на берегу. Уф-ф.
Он плюхнулся наземь и принялся растирать нестерпимо ноющие ноги.
Зар-раза! ругался, кривясь от боли. Вот же др-рянь!
С языка рвались и другие слова, но Лих удержал их, чтобы не гневить владык.
Он натянул башмаки, со стоном поднялся. Впредь будет умнее: не дубы пожалеет, а себя самого. На едва гнущихся ногах Лих поковылял вверх по течению. Водяной-Текучий ехидно посмеивался в ручье.
Началась болотина, под ногами захлюпало. На душе стало муторно. Благородные дубы остались за спиной, а тутивняк да ольшаник. Где сосновый бор, что обещал дядька Марий?
Однако вскоре сделалось суше, вернулись дубы, а там и сосны впереди завиднелись, на высокой гряде. Посветлело, и Лих повеселел, ноги пошли шибче.
Он взобрался на гряду. Мох здесь был белый и сухо хрустел. А ягодник-то какой! Сплошной ковер. Лих сорвал горсть бледно-розовых ягод, бросил в рот. Кислятина недозрелая. Однако плюнуть нельзя: лесного владыку обидишь. Пришлось проглотить, но уж благодарить Лих не стал.
А вот и заветная каменица.
Камни лежали опрятным холмиком, выглядывали из-подо мха. Кругом мох был белый, хрусткий, сухой, а их затянуло зеленым и мягким. Лих приблизился, поклонился сперва каменице, затемсоснам вокруг. Камни молчали, с сосен же упало несколько шишек; одна стукнула Лиха по маковке, и он улыбнулся в ответ на приветствие. Сел на корточки, разглядывая сокровище.
Чудо что за камни. И глазу видно, и подо мхом угадывается: замечательные. Округлые, гладкие, как на подбор. Серые, синеватые, с прозеленью, а вон даже лиловый виднеется, и белых несколько. Славная выйдет оградка, хоть и низенькая. Маловато камней, высокую стену не сложишь
Лих призадумался. Откуда ей взяться здесь, такой каменице? Ладно еще гряда, на которой сосны выросли: гряду подземный владыка из земли выпятил. Но камнивладыка же их тут не складывал себе на забаву? Нет, конечно. Выходит, люди привезли. Давненько, наверное. Кто теперь разберет, зачем это понадобилось.
Пронесся порыв ветра, сосны зашумели, заскрипели ветками, но Лих не заметил. Затаив дыхание, он коснулся лилового с белыми жилами камня. Камень был ласковый, дружелюбный.
Здравствуй, приятель, сказал ему Лих и погладил, как кота.
Камню это понравилось.
Лих погладил шершавые бока еще нескольким, поговорил с ними дружески. Они поняли, что он сказал. Отличные ребята.
Однако пора уходить. Лих окинул каменицу прощальным взглядом. Слов нет как хороша.
Оно и к лучшему, что ее люди сложили, а не Подземный-Каменный. Раз камни эти когда-то взяли, значит, тогда же и выкупили, и подземному владыке они не принадлежат. Людей, бывших хозяев, тоже нет. Поэтому камни может невозбранно взять себе любой. Этим человеком будет Лих.