Алексей ЛукьяновЛИКВИДАЦИЯ
Часть перваяБОЛЬШОЕ И ТАИНСТВЕННОЕ ДЕЛО
1920 год. Бандитский Петроград.
За свои четырнадцать лет Колька Шкелет чем только не занимался. Был карманником, налетчиком, наводчиком, стоял на стреме, а теперь вотстукачом заделался. Хотя дядь Шура говорит, что это воровское понятие, а значитконтрреволюционное. И если Колька Шкелет хочет порвать с позорным уголовным прошлым и стать советским гражданином Николаем Григорьевым, то надо понимать, в чем разница между стукачом и секретным сотрудником уголовного розыска.
Карманником Колька пробыл недолгопромышлял на толкучке, на Сенном, сам по себе и залез случайно в карман к Живому Трупу. Откуда ж он мог знать, что это фартовый? Колька и представить тогда не мог сколько именно существует мастей у питерских воров, он и воровать-то пошел с голодухи, потому что в ночлежке не кормили. А оказалось, что в воровстве правил и законов куда больше, чем у обычных фраеров. Так Кольке пальцы и отстегнули, одни култышки остались. Это Ванька Бальгаузен по прозвищу Живой Труп называл «учить дурака».
Он всяко училухо мог отрезать, кончик носа, мог «лягушачьи лапки» сделать. Большой был затейник. И банду себе набрал из таких вот «ученых дураков». Только со шмарой своей, Манькой Соленой, боялся так обходиться. Она, говорили, прошлому своему хахалю отрезала кой-чего по пьяной лавочке. Может, и врали, но Живой Труп проверять не хотел.
Ванька Бальгаузен и до революции гоп-стопом промышлял, после в самочинщики подался, но там на улицы такие звери вышли, не мелкому Ваньке с ними было тягаться. Снял он с себя форму революционного матроса и вернулся к гоп-стопу. Однако хотелось ему выдумки, форсу, чтобы знали все, что Бальгаузенэто вам не мелочь какая-то, а вор с фантазией.
Был у него жестянщик знакомый, Демидов, пропойца, тот и подал идею. Возвращался с Большеохтинского кладбища, да увидел покойника, ажно протрезвел. А оказалось, что не покойник то был, а тряпка белая за куст зацепилась. Вот Ванька и придумал окучивать таких бедолаг. Демидов наделал масок-страховидл из жести да пружины на боты приладил, а Манька из старых простыней саванов нашила. Сначала Ванька сам на промысел ходил, прохожих пугал, а после придумал малолеток вместо себя отправлять. Они на тех пружинах куда как ловчее скакали, да и страху в них поменьше. Подумаешь, поймают такого шутника. Мало ли, игрался малец.
Обычно два-три «покойника» загоняли ночью припозднившегося бедолагу страшным воем на кладбище, а Ванька того и обирал до нитки. Мог и голышом оставить, если исподнее было не слишком изношенным. Колька Шкелет в банде ходил на ходулях, умел запросто перешагивать через ограды и подбирался так тихо, что жути наводил даже на подельников.
Ванька так озоровал почти два года и действительностал знаменит. Он на Большеохтинском кладбище промышлял, а его дело подхватили на Смоленском, что на Ваське, да, говорят, и в Москве такие же «покойники» объявились. Ванька был счастлив. На том счастье и погорел.
Мусора его долго терпели, потому что душегубства Ванька на себя брать не решался. Он и ствол-то никогда из кармана не вынималбоялся. Но в последнее время не то народ осмелел, не то сам Живой Труп масть сменить захотел, да только пришлось ему шмальнуть пару раз. И оба разанаповал. И главноени за понюшку табаку фраеров завалил. Только костюмы у господинчиков кровью зря заляпал, и всех-то сокровищ у ниху одного кольцо обручальное, у другого мундштук слоновьей кости.
После этих «мокрых» случаев уголовка «попрыгунчиками» заинтересовалась. Колька Шкелет пару раз срисовал на Большеохтинском мента, решил его пропасти до уголовки, чтобы убедиться, что это и впрямь мент, да только сам попался. Возле Ракова, бывшей Итальянской, преследуемый вдруг исчез. Колька пометался-пометался, пытаясь взять след, да и решил восвояси валить, и так слишком далеко от своих ушел, однако в этот момент его и ухватили за шиворот.
Ты чего это за мной ходишь?
Отпусти, дяденька!
Как я тебя отпущу, может, ты наводчик бандитский?
Не докажешь ничего, мент позорный!
Вон ты как заговорил!
И тотчас два пальца так больно сжали мочку уха, что Кольке моментально расхотелось сопротивляться. Так и довел его мент до уголовкиплощадь Лассаля, дом три.
Мент прошел, держа Кольку за ухо, мимо часовых, по лестнице на второй этаж, налево, и они оказались в просторной комнате, заставленной кучей столов. Вдоль стен сидели и стояли посетители разной степени классовой близости: были здесь и крестьяне, и ремесленники, и буржуйского вида фраера, как правилос синяками, царапинами, с забинтованными руками и головами. За столами сидели молодые в основном парни, сами вида крайне бандитского, и что-то записывали со слов посетителей. На буржуйке у окна закипал чайник.
Появление Кольки и мента сразу оживило скучную обстановку. Парни отвлеклись от писанины и весело забалагурили:
Шурка, ты откуда такого матерого бандита притащил?
Э, товарищ Скальберг, ты отделом не ошибся? Карась принимает в кабинете напротив.
Погоди, это не тот «килечник», который намедни несгораемый шкаф упер с трубочного завода?
На это товарищ Скальберг лишь ухмылялся. Он усадил Кольку на табурет рядом с буржуйкой и пригрозил:
Вздумаешь бежатьрасстреляю на месте, и красноречиво показал висящий на ремне наган.
Колька и не думал. Он изрядно продрог, пока «пас» мента. Еще быпехом от Охты до Мойки, не жрамши, и ради чего, спрашивается? Что, Ванька спасибо скажет?
На колени Кольке упал кусок хлеба и кругляшок колбасы.
Ешь, сказал Скальберг.
Вообще-то брать хавку у ментазападло. Он же не по доброте душевной тебе предлагает, легавыекорыстные твари. Но жрать хотелось слишком сильно. Ванька Бальгаузен не особенно заботился пропитанием бандысколько-то кинул со стола, и кроите, как умеете. Обычно делилось все между теми, кто постарше, младшим доставались лишь объедки. Колька же, хоть формально к старшим и относился, выглядел младше своих лет, поэтому в дележке свою долю отбить не умел.
И он схомячил ментовский хлеб, ни крошки про запас не оставив, и колбасу проглотил, даже вкуса не почувствовав. Скальберг ухмыльнулся и дал еще. Колька приготовился расправиться и с этой порцией, но Скальберг сказал:
Не торопись.
Налил из чайника в настоящую фарфоровую чашку кипятку, накрошил туда морковной заварки и, едва вода приобрела характерный цвет, протянул Кольке кусок сахару.
Пей, быстрей согреешься.
Колька решил, что теперь отказываться вообще не имеет смысла, и принялся прихлебывать подкрашенный кипяток и закусывать его серым сахаром. Скальберг сел напротив.
Выглядел он очень взрослым, почти старымусики, зачесанные назад гладкие темные волосы, худое вытянутое лицо давно не высыпавшегося человека. Но оказалось, что он старше Кольки всего-то лет на десять. Впрочем, узнал Колька об этом много позже.
Давай, друг ситный, признавайсяна каком основании преследовал сотрудника уголовного розыска? спросил Скальберг, когда Колька окончательно осоловел от сытости и тепла.
Отвянь, дай поспать.
Перебьешься на изжоге. Говори, зачем меня пас?
Да чего тебя пасти, у тебя на морде написанолегавый.
Уж больно ты дерзкий. Зовут-то тебя как, обморок?
Не твое дело.
А вот запру тебя в одной камере с урками отпетыми, посмотрим, как ты запоешь.
Прав не имеешь!
Очень даже имею. Должен же я установить твою темную личность, если ты мне не говоришь, как тебя зовут.
Сам ты «темный», меня Колькой зовут, Шкелетом.
Это фамилия такаяШкелет?
Сам ты фамилия. Кликуха у меня такая.
А фамилия?
Григорьев.
Ну вот, теперь можно с тобой уже как с нормальным человеком говорить, а не как с уголовным элементом.
Через час Колька вышел через коридоры и внутренние дворы к Екатерининскому каналу, дал большого крюка через Михайловский сад и пошел к себе, на Охту. Теперь он был секретным сотрудником под псевдонимом Лев. Это Скальберг придумалмол, ты, Колька, такой худой, что надо бы тебе придумать псевдоним Толстый, но это показалось обидным, и потому Толстого Скальберг переделал в Графа Толстого. Быть графом Кольке тоже не улыбалось, потому дядь Шура записал Кольку Львом.