Даринда Джонс Погост Неизданные рассказы
С сайта автора:
Мы создали «Погост» для бездомных историй. Тех, что никогда не опубликуют, никогда не прочтут. Тех, что обречены на безмолвную вечность, словно призраки в заброшенном доме, в котором без призраков никак (круто завернула, а?). Рассказы здесь будут появляться тогда, когда вы меньше всего этого ожидаете. Так что заходите, обновляйтесь и приятного чтения!
Преемник
Я все пытался понять, не пудрит ли эта барышня мне мозги. Она стояла рядом и методично стряхивала пепел с зажженного конца сигареты. Рыжие волосы, ломкие от краски и пьянства, обрамляли сильно накрашенное лицо. Фонарь над нами еле-еле светил, но мне и так было видно, что она не шутит. А из-за этого я начинал сомневаться, стоило ли выходить на перекур из ресторана, где я ужинал с друзьями.
Подавив вспышку тревоги, я стряхнул пепел со своей сигареты. Прикинулся, будто мне по фиг, и спросил:
- Без шуток? Твоя мать была серийной убийцей?
- Ну почему «была»?Уголки ярко накрашенных губ приподнялись. Глубоко затянувшись напоследок, барышня бросила окурок и потушила носком туфли на высоченной шпильке. Причем так втирала его в асфальт, будто хотела кого-нибудь убить.Она была, есть и будет серийной убийцей. По крайней мере до полуночи следующего вторника, если провалится последняя апелляция.
Наконец до меня дошло:
- Вот дерьмо! Так твоя матьМэри-Энн Годфри?
- Единственная и неповторимая.
Теперь понятно, откуда пристрастие к алкоголю. Я тяжело сглотнул. Ночь стояла тихая, поэтому барышня, естественно, услышала. От кирпичных стен эхом отразился ее смех.
- Не переживай, - сказала она таким тоном, будто ей вдруг стало меня жаль, - мама меня семейному делу не учила.
Она подалась ближе, пожала худенькими плечиками и положила руку мне на бицепс. От теплого прикосновения мышцы напряглись, с головой выдавая горячий интерес, струящийся по моим венам.
Я не из тех, кто смотрит в зубы дареному коню, поэтому легко коснулся пальцем ее щеки:
- Странно, что мы вот так встретились.
- С чего вдруг?промурлыкала барышня.
- Мой отец тоже был серийным убийцей.
Она перестала улыбаться, как только заметила у меня в руке нож.
- И он научил меня всему.
Скорее, Энни!
I
Я так долго сплю, что все, наверное, обо мне забыли. Но никто не виноват. Я изменилась. Медсестра Сара говорит, я стала женщиной. Когда-то у меня были голубые глаза и светлые волосы, спадавшие локонами на спину. Теперь все иначе. Волосы у меня каштановые, причем не самые симпатичные. Короткие, спутанные и жирные. Думаю, на затылке и вовсе появилась залысина от долгих лет забытья. Волосам дали немного отрасти, потому что все ждали, когда я открою глаза. Ждали того дня, когда все смогут порадоваться хорошо проделанной работе, ладно составленным молитвам и не зря потраченным надеждам. Того самого прекрасного, удивительного дня, когда мрак даст трещину, наполнится светом и все будет замечательно.
Но этот день так и не наступил.
Поэтому мы все еще ждем.
Скорее, Энни. Сорви замок и открой ворота.
II
Иногда мне хочется побыть хитрой и смелой. В такие дни я выхожу за рамки. Бросаю это тело, эту постель, эту палату и ухожу. Наблюдаю. Становлюсь призрачным соглядатаем. Незаметно сую нос в чужие дела. Я видела, как сегодня живут люди. Вот откуда я знаю, как выгляжу. Вот как я узнала, что мне постригли волосы. Будь Энни здесь, она бы не позволила меня остричь.
III
На нас были легкие шорты и мешковатые футболки. Мы бегали босиком по мокрым газонам. Ели мороженое под солнцем (сладкие капли стекали по палочкам прямо на руки) и целовались с мальчиком за сараем. Крали из бабушкиного буфета печенье с помадкой и кормили муравьев. Ездили на папином «олдсмобиле». С гаражной дверью приходилось повозиться, но мы всегда справлялись на ура. Смеялись над глупыми шутками так, что болели щеки и животы, но мы терпели и все равно смеялись.
Скорее, Энни. Пожалуйста, скорее.
IV
Как правило, я не выхожу из местных коридоров. Остаюсь со стерильными людьми и серебристыми инструментами. Но иногда набираюсь храбрости и ухожу дальше. Чаще всегоповидаться с Энни. У нее теплая улыбка и такой удивительный смехволшебный, мистический!что меня забрасывает в чудесные времена. Свет ее глаз манит. А душу украшает изумительное согревающее, а не обжигающее пламя.
Но порой ее сложно отыскать. Она словно ускользает, а я блуждаю в тумане и отчаянно стараюсь найти под ногами опору, чтобы не подниматься выше облаков.
Все путешествия за пределы этих стен заканчиваются на поле. Оно огромное и зеленое. А зеленое я вижу редко. Там лежат четыре камня в ряд. На трех что-то написано, а на четвертом пусто. Мне интересно, что это за надписи, потому что я всегда засыпаю до того, как успеваю их прочесть.
V
Мы бегали на пшеничное поле, играли в индейцев и ковбоев и спали в тени под навесом. Рисовали «классики» на тротуаре и играли в выбивного по колено в грязи. Пахли дыней, кукурузными палочками и земляничным шампунем. Менялись босоножками и шнурками, вплетали в волосы цветы, чтобы они грелись под солнцем, и наслаждались в дикую жару ароматом недолговечных духов. Одинаково одевались и смеялись, когда папа не мог нас различить. Морщили носы, думая, какой он все-таки глупый! Купались в воде с детским маслом и маминой душистой пеной и клялись хранить секреты друг друга до того самого дня, когда вместе умрем.
VI
В субботу мы плавали на лодке. Папа с мамой были в солнцезащитных очках и улыбались друг другу, как влюбленные школьники. Нас с Энни назначили капитанами и поделили между нами обязанности и награды за работу. Но когда поднялся ветер и рассердились волны, мы спрятались под сиденьями и лежали там в обнимку. А Энни плакала. Капитаны из нас вышли не оченьмы бросили свои обязанности при первых же признаках опасности. Помню, как не могла понять, почему Энни плачет. Она всегда была смелой. Всегда бросала вызов ветру. Может быть, все дело в том, что ветер оказался предателем. Швырнул этот вызов ей в лицо, да так сильно, что выбил почву из-под ног, лишил храбрости и ранил душу. Меня не пугал ветер. Не пугали волны. Не пугала шатающаяся лодка, которая могла в любой момент разбиться. Меня пугала Энни.
VII
Миссис Тиббс из соседней палаты слегка с приветом. У нее жиденькие волосы и острые ногти. Когда она ездит на инвалидном кресле по коридору, то нарочно сбивает все на своем пути, а потом старается укатить подобру-поздорову, пока ее не поймает санитар. Когда он ее все-таки ловит (а он всегда ее ловит), она кричит и дерется, и ему приходится привязывать ее к коляске. А она все кричит, кусается и ругается на чем свет стоит. Благодаря ей я и выучила самые цветистые ругательства. До встречи с миссис Тиббс я понятия не имела, что санитар может быть хуже змеиного пениса.
VIII
Энни слизывала кровь с царапин синим от конфет языком. Я часто спрашиваю себя, слизала бы я сейчас свою кровь, если бы могла? Становилась ли от этого Энни каким-то образом сильнее, храбрее? Может быть, медный вкус собственной крови как-то давал ей почувствовать на вкус саму жизнь?
Ей не пришлось столкнуться с местным безразличием. С духотой и серыми стенами. И я рада. Ей бы здесь не понравилось. Там, где Энни, должно пахнуть цветами. Бог бросил свет к ее ногам, и этот свет танцевал у нее в волосах, искрился в глубине глаз. Она бы превратила спертый воздух, навеки пропитавший эти коридоры, в разноцветных бабочек. И мы бы с хохотом гонялись за ними, приводя санитаров в бешенство. Это уж точно.
IX
Очень недолго здесь работал молодой человек. Я так и не узнала, как его зовут. Он вечно шептал мне что-то на ухо и гладил по животу. Я очень старалась прорваться сквозь марево, услышать, понять, что он говорит. Теплыми губами он целовал мои веки и сжимал пальцы на ногах. Его слова тонули в темном забвении, а он раздвигал мне ноги и сильной рукой забирался под сорочку, чтобы проверить торчавшие во мне трубки. Прохладные пальцы ласково и успокаивающе гладили проколотую кожу. Я его немножечко любила.
X
Мы ели арбуз и мороженое, пока не слиплись пальцы. А потом пили растворимые фруктовые напитки через закрученные соломинки. Красили ногти на ногах розовым лаком и завязывали на запястьях бархатные ленточки. Ловили в банки кузнечиков и принцев-лягушек, когда шел дождь. В праздничной обуви прыгали через скакалку и в одних носках лазали по деревьям. Держась за руки, бегали по зеленым лугам и полям с подсолнухами. И никогда даже не задумывались о том, что может быть дальшемежду «прямо сейчас» и следующей долей секунды.
XI
Мистер Спанкмайер из восемнадцатой палаты храпит. Очень смешно храпит. Вдохи у него нормальные, но на выдохе изо рта вырываются звуки почище лошадиного ржания. Зуб даю, он классно изображает отрыжку. Иногда он шаркает мимо моей палаты, и мне нравится, как он пахнет. После него в воздухе витает запах мятных сливок и мыла на оливковом масле. Иногда он заходит и разговаривает со мной, пока его не выгоняют медсестры. Вечно твердит мне завязывать с ленью и подмигивает. Молочного цвета бледные руки всегда дрожат, а серые глаза хитро мерцают. Честное слово, мне кажется, он знает. Знает, что я крадусь по коридорам, прячусь по углам. Но никому не скажет.
XII
Было так много воды! Сначала синяя, потом зеленая и коричневая. Вода нас укрыла и потянула вниз. Мы дергались, пинались и кричали, только бы выбраться. Махали руками, царапались, извивались, боролись, просили и умоляли, только бы выбраться. Вода велела нам дышать, и мы приняли ее за воздух, но он оказался холодным, густым и удушливым. А потом нас настигли тишина и покой. И не надо было ниоткуда выбираться. Все стало ясным и четким. Мы с Энни смотрели друг на друга и смеялись, осознав нечто новое и удивляясь простоте этой новизны. А потом меня забрали. Оторвали. Жестоко, грубо и больно. Каждый раз, когда на меня давили, было больно. Мне раздавливали грудь. Вынуждали вернуться туда, куда возвращаться не было нужды.
Скорее, Энни. Отопри замок и открой ворота.
XIII
Медсестра Сара хорошая. Меняя мне постель, она всегда разговаривает. Рассказывает все свои секреты и просит у меня совета. Я с радостью даю ей советы и часто думаю, прислушивается ли она к ним. Признаться честно, я мало что знаю о мужчинах, и уж тем более о том, как их одомашнить. Но Саре, похоже, мужчины нравятся. Только о них она и говорит. А еще говорит, что я красивая, и если проснусь, то получу любого, какого захочу.
Спасибо, конечно, но я все-таки подожду Энни. Наверняка она скоро появится.
Как-то раз под Рождество
Шестилетняя Калли Данн услышала какой-то звук. Конечно, всякие звуки в канун Рождестваобычная история, но этот был особенным. Со смыслом. Калли считала себя благоразумной и практичной девочкой, способной исследовать все необычное. Давным-давно, еще в пять лет, она перестала верить в детские сказочки о феях и драконах. И в глупые рассказы о толстом дядечке, который по доброте душевной в ночь под Рождество приносит деткам подарки. Поэтому, само собой, решила провести расследование.
Выскочив из постели, Калли взобралась на подоконник и выглянула в непроглядную темную ночь. То есть ночь была бы непроглядной и темной, не будь ее дом освещен, как маяк для усталых путников. Нет, Калли жила вовсе не в гостинице. Ее спальня находилась в угловой пристройке к дому, где сейчас спали родители, не самые богатые люди на свете. Имелась у них одна пагубная склонностьхалатное отношение к покупкам в интернете, отчего они становились легкими мишенями для преступников, занимавшихся кражей личности. Так или иначе, из окна Калли видела дымоход и крошечный кусочек крыши. Если очень хорошо присмотреться.
И вот, присмотревшись, она увидела его. Человека в красном костюме. Которого все зовут Санта Клаусом. Кстати говоря, Калли как раз недавно начала выяснять, откуда у него такое имя. Поначалу ее привлек религиозный символизм, но в процессе находились все новые и новые захватывающие намеки на язычество. Закатив глаза, она стала смотреть, как он возится на крыше. Ростом приблизительно с папу. Калли очень надеялась, что он не свалится на землю. Страховка у них не очень и вряд ли покроет лечение серьезного заболевания или травм.
Уже собираясь возвращаться в постель, она спрыгнула с подоконника и вдруг увидела папу. Он стоял, прислонившись к комоду, который, по мнению Калли, сделали под влиянием постмодернизма с вкраплениями отголосков культуры майя, которые невозможно было не узнать в резьбе. Папа сложил на груди руки, а в уголках его губ играла лукавая улыбка.
- Увидела что-то интересное?спросил он.
У Калли отвисла челюсть. Кое-как вернув ее на место, она помчалась обратно к окну и огромными глазами уставилась на мужчину в красном костюме. Взвалив на плечо тяжелый мешок, он вразвалочку шел по крыше, пока не скрылся из виду. Глянув на потолок, Калли прислушалась к звукам шагов. А потом послышался голос, отдававший приказы северным оленям и называвший каждого из них по имени. По крыше застучали копыта, скрипнули полозья саней, и воцарилась тишина.
Широко улыбаясь, папа присел рядом с Калли. Она посмотрела на него и ошеломленно поморгала. Оглянулась на окно и снова уставилась на папу:
- Кажется, нас только что ограбили.
Аферист
- И почему мы на него охотимся? Это ведь не совсем входит в наши обязанности,сказала я и с любопытством покосилась на бывалого детектива за рулем.
- Потому что он аферист!слегка переигрывая, отозвался тот. У детектива Мэннинга терпение гремучей змеи, но в участке его уважают, а мне повезло работать под его началом.Ходит, видите ли, по свету и лечит приматов направо и налево.
- А это плохо?
- Шутишь, что ли?
Он вручную переключил «мерседес» на четвертую скорость. И совершенно зря«мерс» и сам бы переключился, причем легче, чем нож проходит сквозь масло. Я отвернулась, чтобы скрыть улыбку, и поудобнее умостилась на мягком сиденье. Машиныэто класс. Тут уж надо отдать людям должное.