Слепой. Один в темноте - Воронин Андрей

Андрей ВоронинСлепой. Один в темноте

Глава 1

Проснувшись, он испытал легкое беспокойство, поскольку не понял, где находится.

Это чувство легкой дезориентации в пространстве, наверное, знакомо каждому. Вы просыпаетесь в гостиничном номере или на диване в собственной квартире (после ссоры с женой, например, а то и просто после лишней бутылки пива, выпитой перед телевизором во время футбольного матча) и в течение какого-то промежутка времени не можете сообразить, где и, главное, каким образом очутились. Чтобы его испытать, достаточно просто улечься спать на другой стороне кровати или перевернуться ногами к изголовью, а потом проснуться в темноте или хотя бы при неполном освещении. Вы протягиваете руку, нащупываете пустоту там, где всегда была стена, и, еще не проснувшись до конца, понимаете: я не там, где привык (а значит, должен) находиться.

Дезориентация в пространстве вызывает легкий испуг, за которым следует адреналиновый выброс, прогоняющий остатки сна и мгновенно расставляющий все по своим местам: вы осознаете, где находитесь, вспоминаете, каким ветром вас сюда занесло, и успокаиваетесь.

В данном конкретном случае ничего подобного не произошло. То есть дезориентация, испуг и выброс в кровь энного количества адреналина имели место быть и последовали друг за другом в строгой, установленной самой матерью-природой очередности. Только вот ситуация от этого нисколько не прояснилась.

Вокруг него царила кромешная тьма, не разжиженная ни единым лучиком света. Тишину нарушал доносящийся со всех сторон разноголосый, то глухой и мягкий, то звонкий и отчетливый, перестук капель. Воздух был сырым и зловонным, а в бок, на котором он лежал, больно врезалось что-то твердое и угловатое. Словом, где бы он ни находился, его спальней это место точно не являлось.

Попытка переменить позу вызвала новый испуг, настолько сильный, что это уже смахивало на панику: оказалось, что руки у него связаны за спиной и, судя по ощущениям, стянуты с лодыжками, да так, что пошевелить он мог разве что головой. Он хотел крикнуть, но из заклеенного липкой лентой рта вырвалось только сдавленное мычание. На пробу несколько раз дернувшись и убедившись, что стягивающие его путы накладывал настоящий мастер своего дела, он прекратил бессмысленную (и притом весьма болезненную) возню и попытался хоть как-то разобраться в том, что более всего напоминало кошмарный сон.

Несколько глубоких, на все легкие, вдохов и выдохов помогли вывести из крови излишек адреналина и подавить панику. Мысли перестали беспорядочно скакать в охваченном ужасом и недоумением мозгу, и лежащий на сыром и грязном бетонном полу связанный человек, хоть и с трудом, но все же заставил себя вспоминать по порядку и рассуждать логически. В конце-то концов, он считался очень неплохим программистом, и логика была для него всем  и хлебом насущным, и основой мировоззрения, и любимым коньком.

Он отлично помнил минувший день  скажем так, до какого-то момента. Воспоминания о нем были похожи на луч прожектора, который, исходя из некой четко обозначенной в пространстве и времени точки  семь утра, спальня, кровать, звонок будильника, посещение санузла, утренний кофе  тянулся вдаль, постепенно становясь все шире и слабее, пока окончательно не терялся в темноте. Он позавтракал, добрался до работы, провернул давно наклевывавшуюся выгодную сделку, получил (вот нежданный сюрприз!) электронное послание от Мальвины и наконец-то назначил ей свидание. Соплячка две недели дразнила его игривыми записочками, регулярно приходившими по электронной почте, под различными предлогами уклоняясь от личной встречи. Между тем упомянутые записочки содержали такие намеки, такие двусмысленности, что он иногда начинал сомневаться: полно, да в самом ли деле ей всего двенадцать лет? Если да, то она либо чересчур хорошо развита даже для представительницы своего перекормленного информацией поколения, либо, наоборот, до того глупа, что сама не понимает, о чем пишет, с чем шутит и какими вещами играет.

И то, и другое было весьма неплохо, разве что продвинутая нимфетка, точно знающая, чего хочет, могла не удовлетвориться кульком конфет или поездкой в автомобиле. Чрезвычайно распространившийся в последние десятилетия всеобщий меркантилизм, в том числе и детский, слегка удручал: новую сексуальную игрушку уже нельзя было увлечь ролевыми играми или просмотром видеофильмов, да и запудрить мозги пустой болтовней нынешнему подростку уже не так легко, как прежде. А с другой стороны, там, где все решают деньги, с людьми гораздо проще договориться  надо только знать, что почем, и уметь торговаться.

Торговаться Артемон (такой псевдоним Антон Нагибин выбрал на этот раз, просто не сумев удержаться) умел  сказывался богатый опыт, не так давно едва не обошедшийся ему в энное количество лет лишения свободы. Тот раз, когда его чуть было не посадили, сделал его предельно осторожным: за проволоку он не хотел, тем более что хорошо знал, что там, за проволокой, происходит с насильниками и педофилами. Именно потому, что не хотел рисковать, он позволил малолетней сучке, подписывавшей свои электронные послания ником «Мальвина», полных две недели играть с собой, как с сопливым одноклассником.

И она таки отвела на нем душу. Читая ее послания, Антон постоянно задавался вопросом: если девчонка так мастерски вертит мужиками в двенадцать лет, что же будет, когда она повзрослеет и наберется опыта? Ее письма и фотографии, на первый взгляд вполне невинные, а при более внимательном рассмотрении почти такие же развратные, как самое откровенное порно, действовали на него похлеще самого мощного афродизиака, заставляя по ночам часами ворочаться с боку на бок, а затем, в качестве последнего средства, прибегать к известному всякому здоровому мужчине способу снятия напряжения. О, что она с ним творила, эта маленькая мерзавка!

Впрочем, сучкой, мерзавкой и иными, порой куда более сильными эпитетами Антон называл Мальвину только мысленно и исключительно в минуты вызванного ее уклончивостью раздражения. На самом-то деле он относился к ней так же, как и ко всем своим прежним партнершам (а случалось, что и партнерам)  с трепетной отеческой нежностью, которая сохранялась еще пару дней после того, как он добивался желаемого. Потом интерес к очередному объекту начинал угасать, и Артемон снова пускался на поиски  входил в Интернет или, напротив, выходил из квартиры и рыскал по улицам, как охотничий пес, вынюхивающий след желанной дичи.

А Мальвина была желанной, и за две недели переписки желание Антона Нагибина возросло многократно. Есть на свете женщины, которые, не будучи писаными красавицами, не блистая умом или какими-либо ярко выраженными талантами, буквально сводят мужчин с ума. Такая способна за две минуты, не прилагая к тому ни малейших усилий, а порой и против собственной воли, превратить седого профессора с безупречной (а главное, целиком и полностью оправданной) репутацией прекрасного семьянина во взбесившегося самца, который не в состоянии думать ни о чем, кроме примитивнейшей случки. Мальвина обещала со временем стать одной из ярчайших представительниц этой породы; упрятанный в ее хрупком, не до конца сформировавшемся детском тельце сверхмощный заряд сексуальных флюидов передавался даже через километры проводов и оптических волокон, заставляя Антона терять хладнокровие и скрежетать зубами от неутоленной жажды обладания. Ее бледное, будто фарфоровое, голубоглазое личико в обрамлении рыжеватых вьющихся локонов и приоткрытый, словно от изумления, ротик с пухлыми розовыми губками сулили райское, ни разу до сих пор не испытанное наслаждение. Это была сама невинность, мечтающая быть попранной и растоптанной, давно разработавшая подробный, полный сладострастных деталей план своего попрания и изнывающая в ожидании момента, когда оно, наконец, произойдет.

Словом, это было как раз то, чего искал Антон Нагибин. Будучи человеком неглупым, он, конечно же, осознавал, что это ощущение приближения к воплощенной мечте возникало у него всякий раз, когда очередная охота близилась к завершению, но это ничего не меняло: он все равно чувствовал себя археологом, раскопавшим собственную Трою, и наслаждался этим чувством. Возможно, именно ради этого чувства он и выходил на охоту; возможно, именно ради него он и жил  ну, по крайней мере, отчасти.