Так в чем же дело? обрадовался художник. Тогда иди в свой закуток и переодевайся! А все вопросы и ответы будут потом. Поверь, все неважно перед искусством. Суета сует, все суета.
Искусство вечно, люди нет, возразила Марина. Но ее возражение прозвучало неубедительно. Она и сама долгое время исповедовала ту же истину. И настолько недавно подвергла ее сомнению, что сама еще не была уверена, права ли она, отрекаясь. Требовалось время, чтобы осмыслить это.
Вы еще не выбросили мое платье? спросила она с улыбкой, показывающей, что сама не верит в подобное.
У меня все по-прежнему, ответил художник, вкладывая в свои слова потаенный смысл. Свое платье, как и себя в моем сердце, ты найдешь там, где оставила.
Когда-то Марина, только начиная позировать для картины, принесла в мастерскую одно из своих платьев, в которых танцевала, а потом решила не забирать его каждый раз после очередного сеанса. Оно хранилось за ширмой в дальнем углу мастерской. Здесь же были и туфли, веер, гребень и прочие атрибуты, без которых танцовщицы фламенко не выходят на сцену. Марина быстро переоделась. Она давно уже не одевалась так, и сейчас почувствовала себя сразу помолодевшей, как будто сбросила десяток лет, вернувшись в прошлое. Даже выбила дробь подкованными гвоздями каблучками. В гулкой тишине отозвалось звонкое эхо, постепенно затерявшееся под высоким сводом мастерской.
Есть еще порох в пороховницах, с удовольствием констатировала она. И подумала, что уже давно не танцевала на сцене, не слышала восторженных возгласов и аплодисментов, которые давали ей ощущение счастья в прошлом.
«К чему заживо хоронить себя?» промелькнула крамольная мысль.
Внезапно она испытала искушение скинуть с себя всю одежду и, выйдя из-за ширмы голой, предстать в таком виде перед старым художником. И потребовать, чтобы он написал ее не хуже, чем Гойясвою возлюбленную Марию Каэтана де Сильва, тринадцатую герцогиню Альба, которая, как утверждают, послужила ему натурщицей, не испугавшись кары Святой инквизиции, особенно свирепствующей в Испании
Но это длилось всего какое-то мгновение. Темная кровь, прихлынувшая к голове и сердцу, так же и отхлынула, оставив только тягостное ощущение где-то внизу живота и легкую дрожь в руках. Марина едва не рассмеялась, представив себе выражение лица хозяина мастерской, если бы она осуществила свое безумное намерение. В его возрасте подобные сильные впечатления чреваты непредсказуемыми последствиями. Ей не следует забывать об этом, если она не хочет потерять еще одного близкого ей, пусть даже духовно, человека. А для своих экспериментов следует поискать кого-нибудь другого, если уж пришла такая охота
Так мысленно нещадно бичуя себя, Марина вышла из-за ширмы и прошла к небольшому возвышению в центре мастерской, которое было изготовлено специально для нее. Мольберт с незавершенной картиной стоял напротив, в некотором отдалении. За ним расположился старый художник, казалось, не обращавший на нее никакого внимания и занятый только своими красками и кистями. Сергей Колокольцев никогда не начинал писать ее сразу. Сначала он входил в состояние, которое называл творческим трансом, и только потом приступал к работе. Марина знала это и терпеливо ждала, когда он скажет ей, что готов. Пока же она пыталась принять ту же позу, в которой безликая танцовщица фламенко была изображена на картине. Ей иногда казалось, что поза слишком вычурна и претенциозна, и она предлагала другие варианты, но каждый раз художник так яростно протестовал, что она покорялась его видению. Марина понимала, в чем причина этого разногласия: старый художник смотрел на нее влюбленными глазами, а она сама на себякритически. Он был сторонником застывших форм, онаапологетом импровизации, без чего не может существовать танец фламенко. Если бы ей дали волю, то каждый раз, позируя, она принимала бы другую позу, иначе держала бы руки, меняла наклон и поворот головы. Но это было невозможно, и она смирилась. Марина давно уже поняла, что совершила ошибку, когда выбрала художника вместо фотографа. Снимки, на которых она танцует сарабанду, сардану или сегдилью, украсили бы ее студии танца и придали бы им необходимый колорит, а портрет превратит их в унылый мемориальный комплекс имени Марины Туковой. Но об этом она никогда не сказала бы старому художнику. Она подозревала, что для него это будет потрясением гораздо более сильным и фатальным, чем лицезрение ее голой.
Но Марина перепробовала уже все позы, которые только пришли ей на ум, а Сергей Колокольцев все еще не приступал к работе. В этот день вдохновение упорно не приходило к нему. Он бросал на натурщицу сердитые взгляды, словно это она была виновата в его творческом бесплодии, что-то недовольно бурчал себе под нос. Иногда подносил кисть к холсту и даже делал мазок или два, но сразу же резким движением замазывал наложенную краску. По сути, он уже работал, но Марине казалось, что она только напрасно теряет время. Наконец она решилась нарушить тяготившее ее молчание.
Сергей Павлович, произнесла она тоном избалованной девочки, поговорите со мной. Мне скучно.
Художник бросил на нее гневный взгляд, который мог бы испепелить Марину, если бы обрел материальность молнии. Было видно, что он едва не разразился проклятиями, но ему удалось сдержаться.
И о чем же? сухо спросил он.
Как вы все это время жили без меня? спросила Марина. Чем занимались?
Читал Сапфо, после недолгой паузы сказал он. И думал о тебе.
О, я понимаю, рассмеялась Марина. Но вы ошибаетесь, я вовсе не из этих. Помолчав, она добавила: А вы, оказывается, можете быть злым и мстительным. Вот уж не думала! С виду вы такой
Какой? машинально спросил художник. Он почти не слушал ее, занятый своей работой.
Мне всегда казалось, что так мог бы выглядеть Иисус Христос, если бы дожил до глубокой старости, произнесла Марина. И едва не прикусила себе язык, сообразив, что сказала. Попыталась исправиться: То есть не до глубокой, а до Преклонных лет.
Но вышло только хуже, она сама понимала это.
Ну, в общем, будь он вашего возраста, упавшим голосом закончила она.
И снова надолго воцарилась тишина. Художник если и обиделся, то не показал вида.
И что такого интересного вы вычитали у Сапфо? снова первой нарушила молчание Марина. Поведайте мне.
Сергей Колокольцев сделал еще один мазок, бросил на нее быстрый взгляд и снова перевел глаза на картину. Не поднимая головы, произнес, словно говоря сам с собой:
Что тебя печалит и приводит в безумие?
Скажи мне! Сердце томится любовью?
Кто он, твой обидчик?
Это вы о чем, Сергей Павлович? настороженно спросила Марина.
Это не я, это Сапфо, пояснил он, мимолетно улыбнувшись. Ты же сама просила прочесть.
А я-то подумала, с облегчением рассмеялась она. Уже все свои девичьи тайны собралась вам поведать. И чем сердце томится, и кто обидчик
Так что же тебя печалит, девочка? спросил, не меняя тона, старый художник. И пояснил: Это уже не Сапфо, а я тебя спрашиваю. Я же вижу, что-то с тобой не так. Доверься мне.
Подумав, Марина кивнула.
Доверюсь, но с одним условием. Вы честно и без утайки ответите на один мой вопрос. По рукам?
По рукам, согласился Сергей Колокольцев. Он отложил кисть и теперь уже не сводил взгляда с нее, словно пытаясь прочесть ее потаенные мысли. Спрашивай.
И она спросила, чувствуя себя так, словно прыгает в ледяную прорубь:
Почему вы не можете закончить картину? Вы боитесь, что после этого я уже никогда к вам не приду?
Художник ответил не сразу.
И этого тоже, сказал он наконец. Но не только поэтому. Видишь ли, девочка
Он замолчал, словно не решаясь продолжать.
Так не честно! запротестовала Марина. Начав, заканчивайте.
Я подыскиваю слова, чтобы ты меня поняла, пояснил он, жестом призывая ее к молчанию. Это не так просто. Ведь иногда я сам себя не понимаю. Вернее, долгое время не понимал. Задавал себе вопросы. Почему никак не могу закончить твой портрет? Почему на картине до сих пор нет твоего лица? Что удерживает мою руку? А совсем недавно меня вдруг словно озарило. Посмотри сюда!
Он показал Марине на простенок, где висели эскизы с ее изображением.