Подумаешь, мороженое, мама, в свою очередь, рассердилась Нина, Ленка кошелек дома забыла!
Да неужели? Ты все время о ней говоришь, но я вот не замечала, что-то не замечала, чтобы она хоть раз за тебя платила И зачем ты бросила сюда пальто? рассердилась Зинаида Александровна, хватая его со спинки стула.
Нина надулась. Пальто было не брошено, а аккуратно положено, и вообще придирки матери казались ей вопиющей несправедливостью.
Ну вот, пропало пальто! трагически вскричала Зинаида Александровна и устремилась в коммунальную ваннуюзастирывать пятна. А всё твои театры! совершенно нелогично добавила она, прежде чем покинуть комнату.
«Какая она все-таки ограниченная!»в сердцах подумала Нина и нахохлилась. Василий Иванович тихо вздохнул.
Нина, пятьдесят рублей разницы, откуда взялись? спросил негромко, пристально глядя на дочь. Тридцать пять, чтобы заплатить за сумку, мы тебе дали, а остальное откуда?
Заняла, ответила дочь, порозовев и зачем-то поправляя прическу, хотя рядом даже не было зеркала.
У кого?
У Ирины Сергеевны.
Ириной Сергеевной звалась их соседка по коммуналке, вторая жена парикмахера Пряничникова. Злые языки утверждали, будто парикмахер был женат не два раза, а гораздо больше, причем каждая следующая жена была красивее предыдущей, даром что сам он никакими особыми данными не обладал и даже несколько смахивал на сушеную воблу с усами. Нынешняя супруга Пряничникова наполняла сердца соседей завистью не только потому, что была чертовски хороша собой, но и из-за новых причесок, чуть ли не каждый день возводимых заботливым мужем на ее прехорошенькой головке.
Постой-ка тут, велел дочери Василий Иванович, стрельнул глазами вправо-влево, словно опасался явления из ниоткуда опасных диверсантов, и исчез за шкафами. Через минуту он вернулся, держа в руке пятьдесят рублей купюрами разного достоинстваи, судя по тому, как дензнаки были скомканы, это была заначка, бережно и любовно хранимая.
Папа! пролепетала Нина, теряясь.
Возьми, отдашь Ирине Сергеевне, шепотом ответил отец, пихая бумажки ей в карман. И запомни: у чужих никогда ничего не бери. Никогда и ничего, особенно деньги! Поняла?
Нина так растерялась, что забыла возразить, мол, для нее многолетние соседи Пряничниковы не чужие, а очень даже свои люди. Но Василий Иванович, судя по всему, смотрел на вещи совершенно иначе. В дверь тем временем кто-то тихонько поскребся.
Да-да, Сергей Федотыч! крикнул Василий Иванович, безошибочно определив личность гостя по манере оповещать о своем приходе. Входите!
Скрипнули петли, и на пороге возникла высокая сутулая фигура Сергея Федотыча Родионова. Сергей Федотыч появился в коммуналке после того, как предыдущий обитатель одной из комнат, водопроводчик Патрикеев, все-таки допился до белой горячки и умер. Поэтому, когда комнату водопроводчика занял электрик Родионов, соседи немного напряглисьно их опасения оказались напрасными. Электрик оказался нелюдимым, мрачного вида холостяком лет сорока пяти, спиртного не употреблявшим вовсе. Как он однажды угрюмо объяснил: с электричеством не шутят, и то, что сойдет с рук водопроводчику, электрику может стоить жизни. По некоторым скупым намекам соседи догадывались, что когда-то Сергей Федотыч был не чужд бутылке, но когда однажды на его глазах убило током нетрезвого коллегу, Родионов зарекся пить что-либо крепче чая. Бабка Акулина уверяла, что именно по причине воздержания от спиртного электрик всегда такой мрачный, а так как бабка уже много раз оказывалась права, никто и не думал с ней спорить.
Войдя, Сергей Федотыч окинул комнату быстрым взглядом и, обращаясь преимущественно к Василию Ивановичу, поинтересовался причинами вечернего переполоха.
Моя дочь стала свидетелем задержания опасной банды, со значением ответил Василий Иванович и приосанился. Произнесенная фраза понравилась ему самому: в ней было что-то театральное, а он как-никак был человек, театру не чуждый, хоть и играл в малозначительном оркестре на тубе.
А я думалуж не ночные ли какие визитеры, буркнул Родионов, пряча руки в карманы старенькой домашней куртки. Пояснять он не стал, но все присутствующие и так поняли, какие именно визитеры имелись в виду.
Нина, расскажи Сергею Федотычу, что там было, попросил Василий Иванович. Но прежде чем Нина успела открыть рот, на пороге возникли новые лица. Пришла жена парикмахера Пряничникова, двадцатидвухлетняя красавица Ирина Сергеевна, выглядевшая лучше любой кинозвезды (включая и голливудских). Почти в полном составе явилось семейство Ломакиных, занимавшее две лучшие комнаты: папенька, после победы большевиков первым делом вступивший в партию, в расцвет НЭПа открывший свое дело, а после свертывания НЭПа превратившийся в образцового советского служащего; его дородная зобастая супруга, изнывающая от любопытства, и младший сын Евгений, вихрастый подросток с тонкой шеей. Пришла, на ходу поправляя папильотки, Таня Киселева. Работала Таня, можно сказать, в раюпродавала мороженое, но, как водится на этом свете, мечтала вырваться из рая ради получения места в ликеро-водочном магазине. Наконец, явился шестидесятилетний Аполлон Семиустов, который, знакомясь с новыми людьми, неизменно аттестовал себя: «писатель». Если вы думаете, что «Аполлон Семиустов»псевдоним, то жестоко заблуждаетесь. В сущности, имя было единственным, что вызывало хоть какой-то интерес в этом немолодом, желчном, словоохотливом гражданине. Семиустов принадлежал к тем многочисленным людям, которые зачем-то пристают к литературе и первую половину жизни грозятся написать такой шедевр, что небесам станет жарко, а вторую половину жалуются на всевозможные обстоятельства, помешавшие появлению шедевра. Однако кое-чем Семиустов все-таки был знаменит. Однажды он оказался за одним столом с Чеховым, а в другой раз видел вблизи Льва Толстого. Человек, не посвященный в тонкости литературного мира, будет думать, что из таких любопытных, но не имеющих никакого значения пересечений судеб невозможно выжать ничего интересногои ошибется. Семиустов построил всю свою жизнь, все свое благополучие на этих двух встречах. Он лез в ораторы везде, где говорили о Чехове и Толстом, он записывался во всевозможные комиссии, имеющие отношение к этим двум классикам, и всеми правдами и неправдами примазывался к юбилейным сборникам. Он писал статьимножество статей об Антоне Павловиче, о Льве Николаевиче и себе, любимом. Он был склочен, самолюбив и смотрел на всех сверху внизточнее, почти на всех, потому что его добродушная, но крепко стоящая на земле супруга не давала ему слишком уж забываться. Узнав, что Нина почему-то вернулась домой гораздо позже обычного и в сопровождении агента из угрозыска, Семиустов возжаждал драмыи теперь, насупившись, слушал Нинин рассказ о том, как прямо на ее глазах была задержана целая банда.
Я слышал, большинство этих муровцев сами бывшие бандиты, объявил писатель, как всегда громко и безапелляционно. Нина взглянула на него с недоумением.
Конечно, поддакнул Родионов, и в глазах его блеснули колючие огоньки. Поэтому, если у вас что случится, не вздумайте к ним обращаться. Только хуже будет
Ах, я представляю, какого ужаса вы натерпелись, с сочувствием сказала Нине мадам Ломакина. Стрельба средь бела дня
Была ночь, вернула ее на землю Таня.
Это неважно, тотчас парировала Ирина Сергеевна. Она почему-то недолюбливала пухлую брюнетку Таню, хотя та никоим образом не могла составить ей конкуренцию (и даже не пыталась).
А в каком, значит, доме жили эти бандиты? спросил Ломакин у Нины. Получив ответ, он долго качал головой с сокрушенным видом, словно не мог поверить услышанномув соседнем дворе, да и бандиты! после чего пару раз украдкой зевнул.
Нина немного растерялась. Она еще хорошенько не понимала, в чем дело, но ее не покидало ощущение, что рассказ ее что-то утратил, что, может быть, она не могла выразить главногоили чего-то очень важного. Там, в реальности двора, освещенного одним фонарем, произошло нечто такое, что не вмещалось в слова или вмещалось с трудом и нехотя. Все дело было в Опалине: он был храбрый и находчивый и настоящий лидер, и даже когда кричал ей: «Ложись, дура!»это почему-то не звучало у него грубо. Но сейчас Нина смотрела на лица обступивших ее соседей, и у нее пропало всякое желание объяснять им что-то про Опалина и его храбрость. Она и не могла передать, что она тогда чувствовала, и не хотела: это было нечто слишком личное, а Нина только что с изумлением поняла, что ей вообще не хочется обсуждать что бы то ни было, что имеет отношение к ее новому знакомому.