Герд НюквистПокойный просил цветов не приносить
1
Для начала я, пожалуй, представлюсь.
Зовут меня Мартин Бакке, я учитель, классный руководитель 5-го «английского» класса школы в Брискебю. Мне 34 года, и я холост. Холост не по своей вине. Ее зовут Карен. Сколько я себя помню, я всегда любил ее. Но она любила другого, а вышла за третьего. Почти как в старинных балладах.
Внешность мою мне самому описать довольно трудномужчина обычно смотрится в зеркало по утрам, когда лицо у него в мыльной пене. Так или иначе, бороды у меня нет. А в паспорте написано так: рост метр восемьдесят восемь, глаза серые, волосы каштановые.
Моя профессия доставляет мне мало огорчений и много радости. Каждое утро меня встречают тридцать юных лицпятнадцать девчоночьих и пятнадцать мальчишеских. К девочкам я питаю слабость, мальчишки это давно заметили и время от времени меня за это корят.
По их мнению, я несправедливо ставлю отметки. И дело не в том, что они получают плохие отметки, а в том, что у девочек слишком хорошие. Я объяснил им, что даже если это так, тем лучше для них: девочкам придется дрожать на экзамене, а им это не грозит. С таким аргументом они согласились. А девочки и сами понимают: от экзаменатора снисходительности и не жди.
Пятнадцать девичьих лиц каждое утро пробуждают во мне мысль о цветах. Сердце мое тает при виде этих маленьких женщин, стоящих на пороге таинственного мира взрослой женской жизнимира, сотканного из надежды и смирения, кухонных тряпок и диадем, чинных фартуков на дневном свету, страстных поцелуев в темноте, мук и счастья, жизни и смерти. Чего ж удивляться, что я питаю к ним слабость?
Переведя взгляд направо, я вижу пятнадцать мальчишек.
Пятнадцать мальчишек, сказал я? О нет, в правой части класса сидят пять рассерженных молодых людей, знаменитый писатель, великий путешественник, хирург с железными нервами, лучший в мире саксофонист и еще несколько образчиков человеческой породы. И в каждом из них я узнаю себямне самому было когда-то восемнадцать. Если уж говорить начистоту, я питаю слабость и к мальчишкам.
И очень боюсь, как бы они об этом не догадались.
Человек я миролюбивый. В силу своей профессии, характера, образа жизни я был совершенно не подготовлен к той драме, которая разыгралась на моих глазах, при том, что я смотрел на нее из первого ряда партера. А вскоре вообще из зрителя превратился в одно из действующих лиц этой драмы, точнее, трагедии, участие в которой едва не стоило мне жизни. Но все по порядку.
А началось все в тот ранний августовский вечер, когда мне позвонил Свен.
Я отложил книгу и снял телефонную трубку.
Привет, Мартин! Это Свен. Ты вечером занят?
Как похоже на Свена! Прямо к делуникаких околичностей. Я не видел его месяца два, но он не тратил времени на светский разговор о погоде и о моем житье-бытье.
Нет, не занят. Сижу читаю.
Не хочешь сыграть со мной в гольф?
Хм. Ты ведь знаешь, обычно я играю по утрам.
Знаю. Но мне надо поговорить с разумным человеком.
Голос его был странным. То есть Свен, как всегда, говорил рокочущим басом немного в нос, но звук был глуховатым, словно ему сдавило горло. Свен нервничает. Это что-то новенькое. Он всегда казался мне несокрушимой скалой, воплощением невозмутимого спокойствия.
Спокойствия, напрочь лишенного фантазии. Но Свен был мой друг.
Само собой, давай сыграем. Правда, сейчас уже половина восьмого, но раз тебе нужна помощь
Заезжай за мной, попросил он. Моя машина в ремонте.
Я собрал свои немногочисленные клюшки. В гольф я играю, скорее отдавая дань традиции, а не из любви к искусству. И, поскольку я играю рано утром, когда клуб еще закрыт, мне приходится возить клюшки с собой.
Итак, я вывел машину из гаража и поехал на Мадсерюд-Алле.
Свен стоял возле своего дома. Я еще издали увидел его плотную, сутуловатую фигуру с крупной светловолосой головой. В старых серых брюках и клетчатой ковбойке он совсем не соответствовал образу богатого судовладельца, живущего в собственном доме. Свен соответствовал тому, чем он был на самом деле. А был он простым и честным малым, без фокусов и выкрутасов. Только эту его простоту оценить могли очень немногие. Потому что Свен всячески старался ее скрыть. Он прятал ее с помощью разного рода ухищрений. Тут были и вишневый «ягуар», и «мерседес» с шофером и флажком его пароходства на дверце, и постоянный столик в ресторане «Бристоль», куда его сопровождали рекламного вида красотки, а также картины Эдварда Мунка, камин в рабочем кабинете и кольцо с каким-то гербом на мизинце.
Свен страдал «комплексом фона». Он страшно боялся быть недостаточно аристократичным для своей страны, ибо крестьянское восхищение книжной ученостью и родовитыми предками все еще глубоко коренится в норвежской душе.
Вот Свен и собирал в своем громадном доме на Мадсерюд-Алле, где все было добротно и дорого и от всего прямо-таки разило дорогим дизайнером, себе подобных, у которых была такая же прорва денег и те же комплексы.
Я пытался втолковать ему, что представители клана интеллектуалов испытывают в его присутствии не меньше комплексовнедаром все они носят спортивные шапочки и делают вид, будто они выше земных благ.
«Знаю, говорил на это Свен. Отлично знаю. Но, пожалуйста, оставь в покое мои игрушки. Я ведь не мешаю играть другим».
Нет, Свен никогда не вмешивался в чужие игрыни когда был мальчишкой, ни когда стал мужчиной. Его дедом по отцу был один из самых благородных дворян, когда-либо рожденных нашей демократической страной. Это был норвежский шкипер из Лиллесанда, женившийся на дочери хозяина шхуны.
Трудясь в поте лица и думая о будущем, он вместе с сыном основал маленькую пароходную компанию, которую и оставил в наследство Свену и его брату Эрику в образцовом порядке. Притом значительно ее расширив. Братья продолжали начатое дело. Руководя фирмой толково и бесстрашно, они стали совладельцами одного из крупнейших пароходств в стране.
И вот теперь Свен стоял перед своим большим домом, и что-то, видимо, у него было не так. Ладно, узнаю, он ведь сказал, что ему надо поговорить с разумным человеком. Но и устроившись в машине, Свен не торопился начать разговор. Хотя и задал наконец светский вопрос:
Как поживаешь, где ты провел лето?
Отлично, сказал я. Четыре недели прожил в Испаниипишу статью о первой испанской республике. Потом две недели у матери в Бакке. У нее все хорошо. Садовник соорудил две новые теплицы и разводит черный виноград. А последнюю неделю я просидел дома. Мне надо подготовиться к началу учебного года. Ну а ты как, Свен?..
Спасибо, все в порядке. Очень много дел. И все же я выкроил недельку для участия в регате возле Ханке.
И Свен снова погрузился в молчанье, забившись в угол на переднем сиденье. «Спасибо, все в порядке. Очень много дел». Но что-то его все-таки мучило. Ладно, сам скажет.
На стоянке возле клуба в Богстаде машин было немного. Я подождал, пока Свен принесет свои клюшки. Потом мы вышли на первую стартовую площадку.
Свен утвердил мяч на подставочке, вытащил деревянную клюшку и ударил по мячу. Описав низко над землей безупречную кривую, мяч скрылся по направлению к первой лунке. Что бы Свена ни мучило, на его мастерстве это не сказалось. Он стоял, ожидая моего удара. Мой мяч полетел почти в том же направлении, что и его. Я всегда совершаю одну и ту же ошибкуслишком рано прижимаю к себе правый локоть. Но на сей раз удар оказался довольно ловким.
Мы стали спускаться к первой лунке.
Солнце уже садилось. Но его не было видно: со второй половины дня небо затянуло облаками, и все вокруг подернулось туманом. Не видно было и игроков на поле. Но, поскольку перед зданием клуба стояли машины, должно быть, играющие ушли далеко вперед.
Первый час мы играли молча. Свен ничего не говорил, а я не хотел его расспрашивать.
Я был сегодня на похоронах, сказал он вдруг. Умер старый консул Халворсен. Тебя на церемонии, кажется, не было?
Я и не знал, что он умер, я не видел объявления.
Мне сообщили. И я решил, что должен пойти, хотя терпеть не могу похорон.
Да, удовольствие сомнительное.