Оглянувшись еще раз, Марионелла изобразила изящный пируэт. Монморанси, воспользовавшись моментом, выдернул из ее руки поводок и поскакал в соседнюю аллейку.
Куда? Вернись, негодник!
Марионелла устремилась следом за непослушным питомцем.
Аллейка шла с юга на север, потому низкое еще солнце не могло добраться до земли. Впрочем, тут и в полдень солнца было не так чтобы довольно: старые липы, сомкнув кроны, превратили парковую дорожку в почти тоннель с ажурной, пронизанной светом крышей, но внизу все же сумрачный.
Скамейки в «тоннеле» стояли в шахматном порядке: сперва слева, метров через двадцать справа, потом опять слева и так далее. Монморанси притормозил, заливисто взлаяв, у второй той, что справа. Какой-то ненормальный водрузил на нее черный мусорный пакет.
Да какой здоровенный! С мешок картошки, а то и больше. Марионелла Селиверстовна укоризненно покачала головой. Тьфу на них совсем! С ума все посходили, честное слово! Скоро гадить начнут прямо посреди улицы, ей-богу! Даже дворники по осени свои набитые листвой мешки на скамейки никогда не водружали, прислоняли рядом. Про «гадить» она подумала из-за собачников. Кое-кто из них не удосуживался убирать за своими питомцами. Сама-то она всегда носила с собой пакетик и совочек чтобы при надобности убрать за Монморанси. Как в Европе: она видела, когда бывала там на гастролях. В Питере эта традиция приживалась медленнее, чем хотелось бы. Хотя нет, грех на людей напраслину наводить, большинство собачников за своими любимцами убирали. Жаль, не все, не все!
Но приволочь в парк здоровенный мусорный пакет и водрузить его на скамейку?! Это уж вовсе какая-то запредельная дичь! Кому такое в голову взбрело?
Или не «притащить»? Может, служитель листву опавшую сгребал и прочий мусор? А сам отошел по какой-то надобности. Но зачем громоздить мешок на скамью? Да и не сезон еще, чтоб листву мешками собирать. А мешок-то, хоть и не битком, не круглый, буграми, но полный.
Фу, Монморанси! Фу!
Песик, озадаченно поводив носом, звонко тявкнул в последний раз и заскулил жалобно, с подвыванием.
Да что же это такое! Иди сюда, негодная собака!
Подойдя поближе, Марионелла Селиверстовна поняла, что странный предмет на скамейке вовсе не гигантский мусорный пакет, а диковинная черная кукла скрюченная, неприятно поблескивавшая. Отвратительнее всего блестели волосы, зализанные вверх в виде не то островерхого шлема, не то крючка какого-то.
Фу, гадость какая! она брезгливо поджала губы.
Пристроить на парковую скамейку черный манекен, да еще и голый! это, воля ваша, еще более дико, чем притащить сюда мусор. Что у людей в головах делается? А после, небось, сфотографируют «это» со всех ракурсов и объявят шедевром современного искусства. Она вспомнила модное слово «инсталляция». Или этот, как его, перформанс! Нет, не после наверное, создатель сего ужаса все требуемые фотографии уже сделал, а убрать за собой поленился.
Вот ткнуть бы сейчас этого создателя в его «гениальное» творение! Носом, чтоб проняло! Пахло от диковинной куклы не слишком приятно: к химическому запаху краски (или самого, может, пластика?) примешивался сладковатый душок. Как от давно не мытого холодильника. Современное искусство! Раньше искусство было про красоту, оно возвышало, заставляло мечтать, грезить о несбыточном. А нынешние «шедевры» про что? Чем отвратительнее, тем, считается, гениальнее. Один такой творец, она читала, запечатал в банки собственные, простите, экскременты и выставил на аукцион! И, что всего удивительнее, неплохо на этом заработал. Вот скажите, что должно быть в голове у человека, покупающего подобный «художественный продукт»? О чем этот покупатель, глядя на свое приобретение, будет мечтать?
Марионелла Селиверстовна вдруг почувствовала себя очень, очень старой. Не зря ведь говорят: старость подступает, когда ты начинаешь удивляться платьям и прическам молодых. Перестаешь их понимать.
Пора нам с тобой, Монморанси, на погост, а?
Пес жался к ноге, поскуливал образчик современного искусства и его в восторг не приводил, даже, похоже, пугал.
Или это все-таки не инсталляция, а нечто, как бишь его, динамическое? Какой-нибудь социологический эксперимент? И все происходящее снимает висящая где-то поблизости камера?
Протянув руку, Марионелла коснулась пластмассово поблескивавшего плеча.
Только это была не пластмасса
Холодная черная поверхность подавалась под пальцами несильно, но как-то гадко.
И запах да Вот что это за запах!
Господи!
Не кукла это, не манекен тело.
Мертвое.
Женское.
Ну да, мужское это было бы совсем глупо.
Девушка. Молодая. Нет, не негритянка просто вся покрыта чем-то черным.
Отдернув руку, Марионелла Селиверстовна старательно вытерла пальцы о спинку скамьи.
Надо было уходить отсюда, бежать, звонить, кому-то сообщать да? А она все стояла, разглядывая «инсталляцию».
И уж конечно, не подпрыгнула, как наступившая на кнопку балерина, не завопила, как увидевшая мышь оперная дива. Голос не для того дан, чтобы вопить.
Ей ли, в ее семьдесят пять, строить из себя нежную мимозу? Тем более, свидетелей вокруг нет, никто не оценит силу и глубину изображаемых эмоций, хоть предсмертную арию Джильды в полный голос исполни. Вполне можно и не изображать, вполне можно быть только собой. Любопытной, но равнодушной.
Конечно, она с самого начала обманывала себя. Проще было думать, что это мусорный мешок или дурацкая кукла. Но на самом-то деле она знала. Еще до того как Монморанси завыл знала.
И совершенно не из-за чего тут впадать в истерику или хотя бы изображать оную.
Ну, труп, и что? Она даже живых не боялась.
Хотя остерегалась, не без того. Театр, тем более музыкальный это ведь такой гадючник, что скорпионы божьими коровками покажутся. Интриговали за роль, за то, чтоб попасть в гастрольную труппу если гастроли предстояли в «цивилизацию». За рубеж то есть. Или наоборот чтобы не попасть. Если ехать предстояло в какой-нибудь никому не известный Зареченск. За внимание режиссера особенно какого-нибудь приглашенного, знаменитого. И клей в грим наливали, и костюмы портили, а уж что на уши все и всем нашептывали страшно вспомнить. Марионелла Селиверстовна довольно улыбнулась. Она-то была примой, а значит, вечной мишенью. Примой трудно стать, а еще труднее остаться. Но ей, кроме таланта и упорства, достались, к счастью, и мозги. У нее всегда получалось кого угодно вокруг пальца обвести, любого театрального хитреца-интригана.
И удачливости ей было не занимать. Нередко и стараться не приходилось, все происходило само собой: неприятности рассеивались, как предутренний туман. У соперницы, готовой душу и тело черту лысому продать ради роли и уже почти преуспевшей в своих интригах, случалась страшенная ангина или еще какая-нибудь напасть. И блистать выходила Марионелла. Одна из таких заклятых коллег, помнится, узнала об измене мужа, в котором души не чаяла и голос на нервной почве пропал. У другой случилась страшенная аллергия слишком много цветов в гримерку натащила, дура.
В общем, так или иначе, многое, что мешало Марионелле в жизни, исчезало с пути как по щучьему велению. Судьба ее любила. И не только в театре. Лет пять-шесть назад ей страшно досаждал незнамо откуда объявившийся в их доме новый жилец. Дрянной, пустой человечишка. Не то чтобы он был вовсе уж пропащим алкоголиком. Но после рюмки-другой-третьей его тянуло на задушевные разговоры, и он принимался «налаживать теплые отношения» с соседями. Марионелла делала суровое лицо, обходила его, как если бы он был пустым местом но он догонял, даже за рукав, бывало, хватал. Наглость какая! И что? Как-то раз, возвращаясь домой подшофе, свалился у самого подъезда не то код домофона забыл, не то просто поскользнулся. А морозы тогда стояли такие, что приходилось окна одеялами завешивать. Ну и замерз этот, как там его Не иначе как судьба о Марионелле в очередной раз позаботилась.
Иногда же довольно было свернуть в сторону, в безопасное место чтобы избежать неловкости, неприятности или пуще того начальственного недовольства.
Вон недавно на бывшего мужа наткнулась случайно так отвернулась поскорее, почти побежала прочь. Чтоб не заметил, не узнал, не дай бог. Ее-то узнать не вопрос. Все та же Марионелла, разве что седины прибавилось. Смешно. В те давние времена у нее, разумеется, никакой седины вовсе не было, а сейчас сплошь, сплошь. Много воды утекло, да. Даже удивительно, как она Марика узнала. Сперва подумала, что грузный мятый дядька кого-то напоминает, потом вдруг поняла кого. Ужас, если по правде! А ведь такой красавец был, ах! Ах, как она тогда влюбилась!