И блики ласково сияют и прямо в сердце проникают.
К тому моменту, когда чтец закончил первые три главы, я ощущала себя монашкой в логове демонстративных бэдээсэмщиков. В перерыве я выбралась из зала, пошатываясь и бормоча: «Фрикции, фрикции! Лямур де труа!», и мимо казаков и девственниц (тьфу, черт; девиц! девиц!) добралась до выхода.
Ты лошадка? спросила кроткая старушка-гардеробщица.
Тут я озверела.
Нет, говорю, не лошадка! Конь, блин, Екатерины Великой.
Гардеробщица, видимо, встречала в храме просвещения и не таких дебилов.
Была шапка? терпеливо повторила она.
Я покраснела, схватила шапку и выскочила на улицу.
По улице шла компания крепко подвыпивших людей. Они не употребляли слов «дефлорация» и «адюльтер», а употребляли другие, гораздо более простые слова, в том числе даже и односложные. Некоторое время я шла за ними, наслаждаясь звучанием знакомой с детства речи. Потом вспомнила про шапку, лошадь и гардеробщицу и заржала так, что распугала всех алкашей.
Меня тут спросили, отчего я ничего не скажу о Дне Писателя.
Ну, собственно, вот.
Отпуск
Не получается! говорит один запыхавшийся маленький мальчик другому, постарше.
Трижды он пытался нырнуть, и трижды его выталкивало на поверхность. Он стоит по пояс в воде и обижается на море.
Камней надо в плавки насыпать, с серьезным лицом советует второй. Они тебя на дно потянут. Там ты их вытряхнешь и обратно всплывешь.
Младший покусывает губу, не до конца убежденный в действенности этого способа.
Водолазы так делают, небрежно говорит старший.
Мальчик поднимает на него недоверчивый взгляд:
Водолазы? В плавки?
Работа у них такая, строго говорит второй.
Замолкает и мечтательно смотрит в сторону горизонта, словно прозревая где-то там вдалеке сосредоточенных водолазов, зачерпывающих из мешка по пригоршне нагревшихся камней и с привычным вздохом оттягивающих резинку.
Сёма, я толстая?
Нет.
Сёма, скажи правдутолстая?
Нет!
Сёма, ты врешь! Я же вижу: ноги толстые. А вот этовот это что?! брезгливо оттягивает кусок своего спелого бока. Фу! Жир!
Дура, любовно говорит низенький плешивый Сёма. Это сало! В нем вся красота!
Вода у берега зеленая, за буйками синяя, возле самого дна золотистая, и где-то сверху болтаются недоваренные ноги купальщиков.
Ванюша, Ванюша! Не писай в море!
Почему, баба?
Тебя рыбка укусит! Писай вот тут, на песочке!
А тут я его укушу, хмуро говорит мужик, обгоревший так, что выглядит беглецом из преисподней. Я тоже рыбка. Рыбка дядя Игорь.
Бабушка подхватывает Ванюшу на руки и, бормоча о ненормальных психах, скачет к уборным.
Песок серый, камни колючие, но по морю вдалеке бежит маленький белый барашек, отбившийся от стада, и взрослая волна, сжалившись, выносит его к своим. Он трясет курчавой головой и вместе со всей отарой рассыпается в брызги вокруг хохочущих детей.
* * *
здесь, конечно, иное течение времени. Не потому что курорт, и не потому что безделье, а потому что рядом с морем все отсчитывается от него. Вместо стрелки по циферблату бежит волна: шур-шур, шур-шур. Позавчера был шторм, так возникла новая зарубка: до шторма и после. Какие вторники, зачем субботы? Дни слипаются и тают, как переваренные яблоки в солнечном сиропе.
Солнца много. Рыжие английские дети сгорают моментально, становятся розовые, как новорожденные мышата, и такие же жалкие. У немцев и шведов очень светлый загар, медовыйа может, все они пользуются каким-нибудь специальным средством, не знаю.
Здесь быстро появляются свои любимцы. Сёма с женой, за которыми хочется ходить с записной книжкой («Сёма, поедем на лифте!» «Почему не по лестнице? Нам нужно больше ходить!» «Сёма, я буду ходить в лифте ради тебя, хочешь? Кругами, все четыре этажа!»); чета пожилых англичан: он приносит ей вишневое варенье в розетке, она перекладывает самую большую вишню в его рисовую кашувсё это без единого слова, с легкими касаниями, невесомыми улыбками; маленькая девочка с копной черных кудрявых волос, которая начинает каждое утро с того, что вдумчиво сыпет себе на макушку песок под крики многочисленных родственниц. Сегодня ей заплели волосы в косы. Она постояла на берегу, собрала песочную кучу размером с муравейник, деловито отряхнула ладони, наклонилась и воткнулась в нее всей головой.
Рыбка дядя Игорь уехал или просто не попадается мне на глаза, но вместо него появился очень похожего типа мужчина, который выгуливает по пляжу сына лет шести.
Пап, а что примерно можно сделать из песка?
Из песка можно сделать примерно все, отвечает папа, рассеянно глядя куда-то вдаль.
Ну, например?
Например, шлакоблок. Знаешь, что это такое?
Нет
Ну и слава богу, ласково говорит отец.
* * *
Или вот десерты.
Начинается невиннос земляничного суфле, похожего на взбитое с розами облако. Но долго смотреть нельзя. Стоит замедлить шаг, как к тебе льнут гибкие турецкие кадаифиз тончайших тестяных нитей. За ними упругие желе, белотелые пудинги, рыхлые медовики и распутная пахлава Все, ты пропал. Тебя подчинили эклеры, непристойно жирный тирамису и совсем уж бесстыжий шоколадный бисквит, обложенный засахаренными вишнями, как наложницами.
Соня, попробуй кекс!
Я сегодня не буду сладости
Марципан от изумления трескается. Из эклера выползает кремовая гусеница, чтобы посмотреть, кто это сказал. Пчела, влюбленно жужжащая вокруг пахлавы, теряет сознание и падает в сироп.
«Она не будет сладостей, она не будет сладостей, шелестит над столом. Она нас не хочет!»
Все замирают. Где-то на краю взвизгивает слабонервный мармелад.
Сегодня новые пирожные, с абрикосом! Видела?
Я видела весы! хмуро говорит Соня.
Ну и что?
Знаешь, на сколько я поправилась?
О, крем-брюле! Взять тебе? Оно не калорийное.
Не калорийное? с надеждой переспрашивает Соня.
Все смотрят на крем-брюле. Крем-брюле втягивает живот и размашисто крестится.
Там же нет теста!
Тогда возьми, после долгой паузы соглашается Соня.
Над десертным столом слышен дружный вздох облегчения. Мармелад вытирает испарину.
И только шоколадный бисквит пожимает плечами: он сразу знал, что этим всё и закончится. Любимый грех дьяволане честолюбие, а чревоугодие. Дали бы Нео хоть раз попробовать тирамису, и о судьбе Матрицы можно не беспокоиться. «С такой кормой по крышам не поскачешь», злорадно думает бисквит, глядя Соне вслед, и подмигивает засахаренной вишне.
* * *
Я пишу: сегодня жара, море спокойное, гоняли на водном мотоцикле, видели медузу.
Мама пишет: вчера разморозили бассейн, кот ушел жить в валенок, на ночь созываем в постель мышей, чтоб теплее спалось.
Я пишу: гуляли по берегу, искали камешек с дыркой, нашли трех нудистов и дохлую чайку.
Мама пишет: гуляли на реке, ловили голавля на меховых червей, прорубь затянулась, пришлось рубить другую.
Я пишу: купила новое парео.
Мама пишет: подшила старый пуховик.
Я пишу: объелась арбузом.
Мама пишет: засолили кабана.
Я пишу: скоро приеду! Жарь картошку, доставай наливку, настраивай гармонь.
Мама пишет: не приезжай! Кот законопатил валенок изнутри, кабан сам пришел, принес соль, умолял пустить его в печь погреться. Проси в море политического убежища и сиди там. Найдешь работу, получишь вид на жительство, перевезешь нас с папой, согласны жить с медузами и есть планктон.
(Приписка: узнай правила иммиграции для обуви. Кот согласен ехать только вместе с валенком.)
Счастливые часы
И вот представьте: теплый воздух, пальмы, столики выставлены прямо на песке, чтобы постояльцы могли наблюдать закат. Закат красив, как арбуз в разрезе. Рыбачьи лодки черными косточками утыкали океан. Среди пальм блуждает веселый пьяный ветер, разносит запах цветов.
Для гостей категории «все включено» сейчас так называемые «счастливые часы» время, когда любая выпивка за счет заведения. С четырех до шести вечера.