Я же, окончательно озверев, хлещу еще и еще. Мне мало. Вспоминаю все, что со мной делали, вспоминаю маму, Глазастика и бью, захлебываясь слезами и накатывающей цунами истерикой. У Долгова уже вся рожа красная и разбита губа, а я не могу остановиться, продолжаю лупить, куда придется ладонями, кулаками, чувствуя с каждым ударом еще большую горечь и боль.
Ненавижу тебя! Всем сердцем тебя ненавижу! Лучше бы ты сдох! ору вне себя от отчаяния и горя, понимая, что никого и ничего уже не вернешь.
Видимо, это становиться последней каплей. Крепкая рука сдавливает мое горло с такой силой, что в глазах темнеет, и я начинаю, как выброшенная на берег рыба, хватать воздух ртом, но не успеваю ничего понять, как Долгов швыряет меня со всей дури на кровать и уже в следующее мгновение я стою на коленях на полу, уложенная животом на матрас.
Сообразив, к чему эта поза, внутри все холодеет и меня пробивает дрожь.
Я готова быть избитой, искалеченной и даже убитой, но только не изнасилованной. И главноене имне мужчиной, которого я любила.
Нет! Не трогай! Не смей! начинаю сопротивляться изо всех сил, но Долгов, молча, впечатывает меня лицом в матрас и, не церемонясь, стаскивает до середины бедра мои лосины с трусиками, похабно бросая:
Вижу, Елисеевбольшой любитель кустов.
Этот козел смеется, а я цепенею от унижения, чувствуя, как холодный воздух обжигает мои ягодицы и промежность. С того дня, как я потеряла малыша, старалась даже лишний раз не прикасаться к себе там Я мыласьто с содроганием. Стоило только коснуться, как снова проживала те страшные секунды и чувствовала на пальцах липкую кровь.
Дальнейшее происходит, как в каком-то кошмарном сне, благо он быстро заканчивается, стоит только Долгову войти в меня.
Бл*дь! слышу позади шипение и чувствую, как по ногам начинает что-то стекать. Впрочем, ни что-то, а, наверное, кровь. Не кончил же он с одного толчка.
В следующее мгновение хватка на моей шее ослабевает и Долгов выходит из меня. Я всхлипываю от режущей боли и скукоживаюсь в комок. Живот ноет, разрывает на части. Уткнувшись в матрас едва дышу. Мне уже плевать, как я выгляжу с этими спущенными лосинами и трусами, с окровавленной промежностью. Да на все уже давно плевать. Когда человека ломают, он перестает испытывать стыд и унижение. В конце концов, чего стыдиться, если от гордости и собственного достоинства все равно ничего не осталось.
У тебя месячные начались, иди в ванную, произносит Долгов глухо. У меня вырывается истеричный смешок, и я тут же захожусь в слезах.
Месячные. Как же?!
Впрочем, пусть «месячные». Истеку кровью и сдохну. Все равно не хочу больше просыпаться в этом поганом мире. Мире, где за сраные бумажки можно пустить в расход и любовь, и дружбу, и детей, и братьев, и сестер.
Ты слышишь? снова раздается надо мной напряженный голос Долгова. Я не понимаю, про что он говорит, да это и не имеет значения. Просто пусть уйдет.
Оставь меня в покое. Что тебе еще надо? произношу через силу.
Вставай. Собери необходимые вещи, мы уезжаем, ошарашивает он.
Поднимаю голову с матраса и смотрю во все глаза.
Давай, с невозмутимым видом кивает Долгов на шкаф, прикладывая к сбитым казанкам мокрое полотенце.
Ты в своем уме вообще? все, что могу выдохнуть, ни черта уже не понимая.
Собирайся! отрезает он жестко. Или я тебе сейчас помогу.
Он делает шаг ко мне, я инстинктивно отшатываюсь. Дрожащими руками натягиваю торопливо лосины и забираюсь на кровать.
Не смей ко мне приближаться! цежу, отползая все дальше и дальше. Несколько долгих секунд мы смотрим друг на друга, словно видим впервые. И это действительно так.
Я не знаю этого мужчину: не знаю его холодный, безжалостный взгляд и, что за ним скрывается. А главное какую еще черту он способен переступить, чтобы наказать меня или просто заткнуть.
Оказывается, чтобы человек стал чужим не нужны годы и расстояния, достаточно одного неправильного шага. Жаль только, что его недостаточно, чтобы разлюбить.
Скривившись, Долгов явно хочет что-то сказать, но в последний момент передумывает. Втягивает с шумом воздух, словно призывая все земные силы дать ему терпения и, не говоря ни слова, идет в гардеробную. До меня доносятся звуки выдвигающихся шкафов.
Не знаю, что он задумал и зачем я ему. Ясно одно: я попрежнему марионетка без прав и возможности выбора.
Не то, чтобы меня это как-то волновало или возмущало Нет. Мне уже абсолютно все равно, что будет дальше. Не осталось ничего, что со мной бы ни сделали и чем меня можно было бы напугать. Однако, хочется покоя. Я хочу остаться наедине с собой. Свернувшись калачиком под теплым одеялом, спрятаться от всего мира и, обняв пустой, ноющий живот, оплакать свои потери: маму, Глазастика, своего малыша, себя, наконец, и свою переломанную, испоганенную жизнь. Но
У тебя пять минут, чтобы привести себя в порядок. Потом не проси заехать в магазин или еще куда-то по твоим женским делам. Будешь сидеть в машине и справляться сподручными средствами, объявляет Долгов, выходя из гардеробной с дорожной сумкой от Луи Витон, как попало набитой моими вещами. Давай, пошевеливайся. Я и так потерял кучу времени, скоро менты объявят в розыск, и выехать из города будет сложно.
Он еще что-то говорит, а я просто пытаюсь осознать этот п*здец. Смотрю на совершенно индифферентного Долгова и чувствую себя сумасшедшей. Если бы не боль в низу живота, я бы решила, что у меня и правда слетела кукуха, и мне привиделось, что он нагнул меня над матрасом и трахнул "на сухую". Но я все еще не до конца натянула трусы, и кровь медленно стекает по моим бедрам, а значит ничего мне, к сожалению, не привиделось.
Думаешь, после всего произошедшего меня волнуют твои угрозы и, тем более, проблемы? спрашиваю едва слышно, хотя хочется заорать дурниной от боли, от обиды, от всей этой жестокости и несправедливости.
Долгов ничего не отвечает, бросает сумку возле двери и решительно направляется ко мне.
Не трогай меня! не взирая на опоясывающую боль, вскакиваю с кровати и хватаю с тумбочки книгу, чтобы хоть как-то обороняться.
Собралась, живо! взбесившись, рявкает этот мудак. Я тяжело сглатываю, задрожав от нового приступа боли и страха, Долгов же добавляет. Ты вроде не совсем дура, должна понимать, что мне достаточно свистнуть, и тебя отсюда вынесут без всяких разговоров. Так что давай, сама, по-хорошему.
Какой шикарный выбор, вырывается у меня едкий смешок сквозь слезы.
А кто тебе виноват? заявляют мне таким тоном, словно говорят о погоде. Не жевала бы сопли и не надеялась на Елисейку или на кого ты там рассчитывала, сидела бы уже давно на Манхэттене и попивала бы свой мятный чай, любуясь Гудзоном. У меня еще в январе было все готово. Тебе нужно было лишь подождать до утра, а не нестись, сломя голову, к своей мамаше.
Сказать, что я охренелане сказать ничего. Я просто онемела от захлестнувшего меня возмущения и злости. Однако, представив, что все могло быть именно так, становиться невыносимо, до слез больно. Ведь я уже тогда, получается, была беременна, а значит, могла мы могли
Нет, я даже думать об этом не в силах.
Ну, да, проглотив колючий ком, киваю с горькой усмешкой. Это все я.
Долгов тяжело вздыхает, будто я его жутко утомила.
Я тебе так скажу, Настя, продолжает он свои нравоучения. Либо человек сам делает выбор, либо за него выбор делают обстоятельства. Усидеть на двух стульях еще ни у кого не получилось. Да ты и сама теперь в этом убедилась, так что не наступай дважды на одни и те же грабли. Пора взрослеть. Пора делать выбор.
Как будто ты мне его оставил, огрызаюсь, понимая всю бессмысленность этого диалога.
Оставлял. Помнится, еще в самом начале дал тебе возможность отказаться, но что ты мне тогда ответила? Кажется, это звучало так: «Хочу быть твоей».
Явозмущенно открываю рот, но он не позволяет возразить.
Не знала, не понимала и вообще маленькая была? насмешливо уточняет, и тут же следует будничный ответ. Ну, тогда объясняю: быть моейзначит не просто передо мной ноги раздвигать. Это может каждая баба. Быть моейзначит выбирать меня! Не маму, ни папу, ни сестру, а МЕНЯ! Всегда! Независимо от обстоятельств, вопреки всем и всему, понятно? И впредь ты будешь поступать именно так. Мне пох*й, хочешь ты того или нет! Тебе пора уяснить: то, что я назвал своим, остается моим до конца. И лучше вдумайся в это, если не хочешь повторения чего-то подобного, обводит он ничего не выражающим взглядом кровать.