Хотелось в душ и спать. Но вместо этого Алёна присела на колченогий стул на балконе, облокотилась на кованые перила и несколько минут сидела, раздумывая, что бы она чувствовала в данный момент, проигнорируй она вчерашний звонок тёти Маши. Смогла бы притвориться, что всё в порядке, заниматься своими делами и не думать о том, что матери больше нет в живых? Признаться, за двадцать лет их разлуки, Алёна не часто о ней думала. Не страдала, не скучала, просто знала, что всё это бессмысленно. Ещё живя дома, поняла, что матери всё равно, рядом она или нет. И поэтому никаких надежд не питала. Но стоило случиться непоправимому, как она всё бросила, и приехала.
В комнате зазвонил телефон. Алёна весьма неохотно поднялась и отправилась за ним. Правда, увидев на дисплее фото Вадима, заулыбалась ещё до того, как успела нажать кнопку и принять вызов. И постаралась убрать из голоса все задумчивые и расстроенные нотки.
Привет, дорогой. Я как раз о тебе думала.
Мне нравится, когда ты это говоришь, произнёс красивый баритон, и Алёна перед своим мысленным взором увидела, как он неспешно передвигается по своему кабинету, поправляет узел галстука или подносит к губам чашку с кофе. Крошечную, с напёрсток. Вадим говорил, что настоящий кофе пьют только из таких маленьких чашек. Всё остальное мещанство. Он частенько повторял это слово. Особенно, когда ты думаешь обо мне, а должна бы работать.
Я работаю, соврала она. Что мне совсем не мешает по тебе скучать.
Ты так неожиданно сорвалась из дома. Я даже проснуться не успел, а тебя уже нет. Как Москва?
Алёна посмотрела за окно, на милый, но бесперспективный пейзаж.
Стоит, что ей сделается?
Надолго планируешь задержаться?
Ещё два-три дня. Точнее пока сказать не могу. Она добавила в голос мёда: А ты скучаешь?
Конечно. Сегодня утром пришлось самому варить кофе.
Позвони Варваре Павловне, пусть приходит пораньше и готовит тебе завтрак, пока меня нет.
Вадим что-то буркнул себе под нос, после чего попросил:
Позвони сама. Ты же знаешь, я всё равно забуду.
Алёна улыбнулась.
Хорошо, я позвоню сама. Только не ходи голодный, пожалуйста.
Не буду. Ужинать буду у мамы. Я уже сообщил ей, что ты меня бросила.
Алёна выдала смешок.
Как тебе не стыдно? Но маме передавай привет. Я обязательно приглашу её на обед, как только вернусь.
Она будет рада. А ты, пожалуйста, не флиртуй с клиентами, а то я каждый раз боюсь, что ты из Москвы не вернёшься. Вадим смеялся. Окрутишь какого-нибудь олигарха на покупку дома, и он тебе вместе с договором о купле-продаже руку и сердце подарит.
Я у тебя красавица, да?
Нереальная, закончил он, и они вместе рассмеялись.
В дверь номера постучали, и Алёна обернулась. Настороженно глянула на дверь, не понимая, кто к ней мог пожаловать в гости. Да ещё в коридоре кто-то заголосил, да так громко, что Вадим на другом конце провода услышал и поинтересовался:
Что это?
Не знаю. Какой-то скандал в коридоре, пришлось признаться Алёне, а он взял и переспросил:
А в каком отеле ты остановилась?
Стук в дверь повторился, Алёна беззвучно ругнулась, направилась к двери, а Вадиму сказала:
Солнышко, давай я тебе перезвоню? Это, наверное, горничная.
Хорошо. Только перезвони обязательно. У меня, кстати, несколько вопросов по договору аренды на Комсомольской.
Обязательно перезвоню, проговорила Алёна, совсем скоро.
Она повернула ручку, открыла дверь, а в ухо в этот момент понеслись лихорадочные гудки. Алёна руку с телефоном опустила, а сама разглядывала молодую девушку, что стояла перед ней. Довольно высокая, худая, светлые, крашеные волосы закручены в крутые кудри, а ярко-подведённые глаза странно сияли, будто девушка несказанно радовалась тому, что её видит. Правда, на горничную гостья была не похожа, никакой тебе униформы, на вкус Алёны одета она была дёшево и несколько вызывающе. В короткую джинсовую юбку и открытый розовый топ на тонких бретельках. Эти бретельки с явным натягом удерживали полную грудь.
Что вы хотели? спросила её Алёна.
А девушка подозрительно знакомо улыбнулась.
Ты Алёна? А я Зоя. Твоя сестра.
2 ГЛАВА
Улыбка Зои была очень похожа на её собственную, вот в чём дело. Алёна далеко не сразу это поняла. Она, вообще, довольно долго приглядывалась к девушке, даже мысленно не находя в себе ни сил, ни желания назвать её сестрой. Признать её своей сестрой, той самой малышкой, которую когда-то держала на руках, кормила, укладывала спать, мыла и даже играть с ней пыталась. Просто потому, что больше этим заниматься было некому. Их матери всегда было не до них. Опомнившись после очередных родов, она вся сосредотачивалась на обустройстве своей личной жизни, могла уйти из дома на весь день, а вернуться под вечер пьяной, а то ещё и не одна.
Все эти воспоминания всегда забирали у Алёны половину жизненной энергии. Она их не любила, и уже давным-давно пришла к выводу, что ей не стоит жить прошлым. Она старалась не вспоминать, чтобы не переживать всё это из раза в раз. И никакой ностальгии не испытывала, ни по кому не скучала, даже по дому, из которого её забрали, она не скучала. Не у неё одной в детдоме была такая история, через одного дети рассказывали нечто похожее, и большинство из них скучали, плакали, хотели вернуться и жить с мамой. Они любили своих матерей, не смотря ни на что, а Алёна никогда подобных чувств не испытывала. Даже в самые первые дни, когда было особенно страшно. Осознание того, что её равнодушие по отношению к родительнице, наверное, несколько неправильно, и отдаёт психологическими проблемами, определённо нажитыми в связи с жизненными трудностями, пришло гораздо позже. Она повзрослела, юношеский гонор сошёл на нет, она перестала злиться на всю свою жизнь в целом, и вот тогда осознала. Точнее, приняла тот факт, что у неё проблемы. Но решать их потребности не видела. Она не собиралась возвращаться, общаться с матерью, с братом и сестрой, а на её нынешней жизни, как она считала, это никак не отражалось.
До нынешнего момента.
Точнее, этот момент наступил позавчера. Когда она увидела младшую сестру на пороге своего гостиничного номера. Честно, всерьёз растерялась. Конечно, позволила ей войти, но первые минуты лишь настороженно наблюдала за девушкой, не зная, что чувствует. С одной стороны, было очень странно осознавать, что это родной для неё человек. Видеть их схожесть, особенно, смущала улыбка. Зоя, на самом деле, улыбалась очень похоже, и от этого Алёне становилось не по себе. Она присматривалась к гостье, невольно припоминания двухлетнюю девчушку, что держала на руках. Спутанные тёмные волосы, заплаканные глаза и грязные, в разводах щёки. Помнила, как трясла её на руках, в надежде успокоить, что-то говорила, обещала конфеты, как вечерами укладывала спать на старый диван, к стенке, и укрывала одеялом. А по утрам будила, и кормила чем-то. Кстати, чем она кормила брата и сестру? Неужели сама варила кашу? Может, из-за этого её до сих пор передёргивает от одного вида любой каши? Она даже мюсли ненавидит, потому что в них овсянка.
Но всё это было очень давно, а теперь перед ней стояла взрослая девушка, Зое уже исполнилось двадцать два года. Или ещё не исполнилось? Господи, она даже не помнит, в какой день у неё день рождения. Что она за человек такой? Абсолютно чёрствый, только притворяется добродушной и улыбчивой. Даже с Вадимом порой притворяется.
Зоя выглядела совершенной провинциалкой. Наверняка, этого не осознавала, было заметно, что следит за собой, Алёна бы сказала, что чересчур старается, и, явно, ориентируется не на того, на кого нужно. Вытравленные пергидролью волосы хоть завиты и уложены, но причёска совершенно девушке не подходит. Макияж слишком яркий, слишком тщательный, словно маска. Юбка чересчур короткая, а каблуки высокие. На розовый топ, довольно открытый, не дающий возможности окружающим пофантазировать, даже Алёне было неловко смотреть. Девушку хотелось срочно завернуть в махровый халат, что она обнаружила в ванной на вешалке, когда заселялась в номер. Но Зоя, судя по её поведению и манере держаться, чувствовала себя вполне комфортно в этом образе. И даже улыбаться умудрялась скромно и смущённо. А Алёна вдруг поняла, от чего она так насторожилась, увидев её. Настолько, что даже слова приветствия ей произнести оказалось достаточно трудно, она себя, буквально, заставила.