Ну так как, повезло ли нашему штабисту? не унимался забияка.
Витька тщательно сверил цифры и тихонько молвил:
Не совпало.
Эх, ты; «не совпало»! Когда же у тебя что-нибудь получалось? Катился бы уж отсель!
Витьке стало так горько от обиды! Он растерялся, а потом выпалил:
Неправда! По первой облигации только не совпало, а по второйвыиграл!
Надо же, какой богатый, промямлил Федька, у него, понимаешь ли, целых две облигации.
Витька сам не понимал, зачем он так сделал. Он молча стоял. Кто-то из толпы взял из его рук бумажку и, проверив, присвистнул. Шепоток восхищения и зависти разнёсся по толпе:
Ух ты! Во даёт! Ну и парняга, везучий! Главный приз хапнул! Тридцать тысяч!
Витёк забрал свой листочек, аккуратно сложил его в карман, зыркнул на притихшего Федьку и в воцарившейся гробовой тишине важно проследовал к выходу сквозь расступившуюся толпу.
Пару дней после этого случая мальчишка ходил король королём. Потом слухи о непомерном Витькином богатстве докатились до мамы и бабушки. Они стали требовать часть выигрыша, ведь жили впроголодь. Целый вечер потратил паренёк, втолковывая им, не верящим, что то была лишь шутка. Но шутки кончились на следующий день, когда новоявленного богача поймал на заводе парторг Степанов и стал настойчиво намекать на то, что настоящие советские патриоты всегда переводят большую часть выигрыша в Фонд обороны. Долго же Витьке пришлось доказывать, что он не верблюд.
***
Однажды его пораньше освободили с работы. Завалившись домой, Витёк обнаружил одного из подселенцев, выскальзывающим из бабушкиного угла. На сей раз «отличился» тихоня Семён. Он принялся судорожно поправлять занавеску, словно ради этого неотложного дела сюда и подошёл.
Да что ж такое? Мёдом там, что ли, намазано? То один залезет, то другой, разозлился Витька. А ну, отвечай: что ты там искал?
Н-ничего не искал, п-показалось тебе, оправдывался Семён. Но потом сознался, что очень ему любопытно стало бабушкину икону получше рассмотреть, да так её и не нашёл.
Витька помнил, что и сам частенько любопытствовал по этому поводу. Ну, а вдруг не за этим Семён туда лазил? Уж не батино ли прощальное письмо он там искал? И не он ли в таком случае сдал отца НКВД-шникам? А Витька-то грешил на Степана! Как же тут разобраться?
Наступил вечер и вся семья была в сборе. Тётя Глаша пришла на этот раз вся в слезах. Лишь одного взгляда на их соседку-почтальоншу хватило, чтобы понять, что произошло. Всё внутри Витьки оборвалось. Тётя Глаша не могла из себя выдавить ни слова, только ревела навзрыд. Бабушка опустилась на табуретку и заплакала, лицом уткнувшись в свой фартук. Мама отвернулась к окну, крупные слезы ручьями текли по её щекам. Скоро настроение взрослых передалось толком ничего не понимающим малышам, они тоже все начали плакать. И только Витька стоял как столб; ни слезинки не вынырнуло из его глаз, уставившихся в одну точку на потолке. Он был весь напряжён и не знал, сколько времени всё это продолжалось. Наконец тётя Глаша, так и не проронив ни слова, приблизилась к пареньку, сунула, не глядя, в Витькину руку похоронку и, охая-всхлипывая, поплыла к выходу.
Мальчишка стоял убитый горем. Ему вспомнились батины слова, сказанные тем далёким тёплым вечером 22 июня 1941 года: «Остаёшься за старшего, сын».
18. ГОЛОД
Медленно близилась к завершению вторая военная зима. Уже и дни стали заметно длиннее, и солнышко, выглядывая всё чаще, стало, робея ещё, малость пригревать. Огромные сосульки, свисавшие с невысоких крыш заводских бараков почти до самой земли, начинали в такие минуты плакать, словно предчувствуя свою скорую неизбежную кончину.
На днях политинформаторы, которые имелись в каждом цехе и всякое утро сообщали заводчанам о делах на фронте, порадовали тружеников тыла известиями о большой победе наших войск под Сталинградом. Окружённая немецкая армия, командовал которой фельдмаршал Паулюс, долго и упорно сопротивлявшаяся, наконец полностью уничтожена. А остатки её, многие тысячи солдат и офицеров вермахта, начали сдаваться в плен. Сдался, не решившись покончить с собой, и сам фельдмаршал. В Германии Гитлер, ещё по осени хваставший, что Сталинград уже взят, даже объявил по поводу этого сокрушительного поражения трёхдневный траур. А в холодных цехах филейского завода всезнающие бабы поговаривали, что именно с данной победы и начнётся, наконец, долгожданный перелом в ходе этой кровавой войны
Витька и Миша чистили от снега тропинку у дома, вслух размышляя.
В Сталинграде наши фрицев разгромили; может, скоро и из-подо Ржева, где папка лежит, вышибут? спрашивал Витёк.
Земля ему пухом; вышибут обязательно. А моего отца на войну не пустили. Ничего не поделаешь: 58-я статья, враг народаи точка. Уголовников на фронт берут, пожалуйста. А политическим никак нельзя, вздыхал Мишка.
Зато твой батя хоть жив.
Мой-то жив, если можно это жизнью назвать Да, погиб твой папка. Но хоть и был он в штрафниках, а всё ж в бою пал смертью храбрых. Все обвинения с себя кровью смыл. И наград не лишён, и вы пенсию получаете. А мой жив, но знаешь ли ты, каково там? Если на свободе людям сейчас вон как туго приходится, как же тогда в лагерях? Хорошо, если хоть инвалидом вернётся, а жизнь вся одним анекдотом навсегда испорчена.
Не повезло нашим папкам. Скажи, Миш, как думаешь, из-за кого мой отец в штрафбате оказался? Кто же всё-таки, по-твоему, его письмо в органы сдал?
Не знаю, Витюха, не знаю. Либо Семён, либо Степан. Кто-то из них двоих. Больше, вроде, и некому. Мне-то, поди, доверяешь?
***
Голодный Витька топал из заводской столовки в штаб ВУП. Из голенища правого сапога (как у многих рабочих) торчала завёрнутая в тряпицу личная ложкавещь дефицитная. Навстречу ему попадались группки рабочих, спешивших на обед. Витька пропускал мимо ушей обрывки доносящихся фраз. Как обычно, все разговоры лишь о еде.
Паренёк и сам только что отоварил обеденный талон, но в животе по-прежнему урчало. Да разве хватит растущему организму тарелки жиденькой похлёбки, положенной на обед? Вода, немного капусты и картошкивот все её ингредиенты.
Баланда эта разливалась в шершавые железные миски, изготовленные полукустарным способом здесь же на заводе. В небольших неровностях тарелок застревали махонькие кусочки драгоценной пищи. Витька, как и все заводчане, всегда старательно пытался их извлечь. Для этой цели шли в ход ложка, кусок хлеба, а иногда и палец. И всё же, как ни стремились голодные работяги, а досконально вычистить такую миску невозможно.
Но как только покушавший заводчанин, поскребя-помучившись, отодвигал от себя опустевшую тарелку, её тут же хватал подскочивший человек, чтобы попытаться ещё раз выскрести остатки еды. Прозывали таких людей блюдолизами. Это были такие же рабочие, разве что голод они совсем уж терпеть не могли. Во время обеденного перерыва, съев побыстрее свою порцию, блюдолизы следили из-за колонны в углу, чтобы успеть схватить чью-нибудь отодвинутую тарелку. Витька заметил, что к концу каждого месяца стайка блюдолизов всегда вырасталапотому, наверное, что некоторые бедолаги, не вытерпев, проедали раньше срока выдававшиеся в начале месяца продовольственные карточки.
Чувство голода месяцами не покидало мальчишку. Он рос с этим чувством, с ним ложился спать и вставал. Иногда уже казалось, что голод стал чем-то естественным. Но нет, привыкнуть к нему невозможно. Скорей бы весна! Снова можно будет пестики кушать. Витьке вспомнились братишки-сестрёнки прошлым летом. Росточком малые, с худенькими ручками и ножками. При этом у каждого круглое пузико, распухшее от травы. Посмотреть, будто мячики проглотили. Брюхо набито, а голод никуда не делся.
А ещё в конце весны можно пескарей в Курье и в Юрченке плетёными корзинами ловить, если время после работы останется. Ведь Витёк просился, не переставая, на производство. Там, как он теперь понял, и работать престижней, и зарплата поболе. Да к тому же за выполнение нормы с недавних пор ввели поощрение: ржаной пятидесятиграммовый пончик. А особо отличившимся рабочим начальник цеха, по согласованию с парткомом мог даже выписать премиюаж 200 грамм гороховой муки!