После долгих скитаний по лагерям и неудачных попыток комиссаров, сулящих прощение, завербовать его в комитет «Свободная Германия», оказался Фриц в этом провинциальном русском городке, в Кирове. Долгие одиннадцать лет отделяли его от возвращения на родину, но их ещё нужно было прожить.
***
До подъёма оставались считанные минуты, зуб ныл сильнее. Перед рассветомсамая темень. Чёрный воздух барака, казалось, застыл от мороза. Холод продирался сквозь лохмотья, длинное тело чуть трясло от озноба. Фрицу казалось: он стал частью этой биомассы, что хрипит, чешется во сне, ворочается на нарах, кутаясь от холода. Перед глазами всё мелькали картинки былого.
Ему казалось, что он упустил что-то важное, какой-то ответ. Ответ
Наконец, послышалась громкая команда, и мрачный барак зашевелился. Снаружи уже доносились окрики, ненавистное: «Давай-давай!» Только Фриц не двинулся с места, он лежал, уставившись в потолок. После бессонной ночи пребывал как в бреду, не понимая толком, где находится: на том свете или на этом
Вот перед его глазами красноармеец, один из тысяч пленных русских. Он за колючей проволокой; умоляюще смотрит, как надзиратель Фриц уплетает толстый бутерброд с сыром. Этот иван жестами показывает, что хочет есть, но Фриц остаётся невозмутимо-безучастным. Ефрейтор Нойбауэр не издевается над пленными, но и помогать им запрещено. Таков порядок!
Вот перед его глазами русская девочка, нарушившая порядок. Она протягивает хлеб обезумевшему от голода, холода и страха Фридриху Нойбауэру.
Русская девочка, спасающая немецкую жизнь.
Петрозаводск, июль 2015 г.
УЛЫБКА МЭРИЛИН
В кабине жарко и просто невыносимо противно. Баранку крутит Игнатьичмятый, средних лет мужичок с физиономией кислой, как квашеная капуста. По масленому лицу струится липкий пот. Во рту гадко, словно курицы помёта наложили.
Да, КрАЗ-лесовозне самая комфортабельная машина для езды по кочкам просёлочных дорог. Особенно если едет без груза (тогда его мотает во все стороны на каждом ухабе). Особенно если шофёрс большого бодуна (а так оно и есть).
Каждое движение болью пронзает одурманенный мозг, и белый свет не мил. Даже родинка на щёчке Мэрилин Монро, что соблазнительно улыбается с цветной картинки, приколотой к козырькуне мила. Игнатьич хочет быстрее добраться до леспромхоза, чтоб «поправить здоровьице», но страшно гнатьтрясутся и руки, и ноги. Это похмелье
Марево жаркого дня витает в воздухе. Весна семьдесят пятого. Забайкалье. Мохнатые сопки обрамляют зеленеющую молодой травкой долину. В безоблачном небе повисло, словно пришпиленное, солнце. А там внизу, в долинепыльный посёлок, районный центр Сопатовка. Облезлые панельные двухэтажки с тёмными пустыми глазницами окон, обшарпанный частный сектор с помойкой по соседству. И храм, страшный храм с дырявой ржавой маковкой без креста; с тёмными от сажи стенами; с распахнутыми настежь воротами, пробитыми в стене прямо в алтарь, где устроен склад удобрений.
Сверху, с сопок видно, как по грунтовой дороге, ведущей из Сопатовки в сторону ближайшей деревушки, тарахтя мотором, катит юркий ГАЗ-69 защитного цвета. Машинка, словно оправдывая своё народное прозвище "козлик", изредка подпрыгивает на кочках, трясёт брезентовой крышей. Пройденный путь её отмечен длинным облаком пыли. Впереди темнеет одинокая фигурка женщины, бредущей в том же направлении, что и авто.
ГАЗик пролетел мимо, и фигурку окутало жёлто-серой пеленой. Слабо скрипнули тормоза, и машина сдала задним ходом прямо в пыльное облако. Они пристально посмотрели друг другу в глазадве женщины. Та, что за рулёмсовсем молоденькая, с ярко накрашенными губами, златокудрая, словно сошедшая с экрана американская кинозвездапредложила:
Садитесь, Варвара Петровна, подброшу вас.
Нет-нет, Фрося, ты езжай, езжай, ответила, опустив глаза, старшая. А я прогуляюсь по свежему-то воздуху. Погода такаяпрям хорошая.
Пыль медленно оседала на цветастый платок, прикрывший тёмные волосы. На красивое, несмотря на следы давнишнего ожога, немолодое лицо. На четыре медали, красовавшиеся на впалой груди старшей женщины.
Молодая, та, что Фрося, бросила выразительный взгляд на оттянутую внушительной авоськой правую руку Варвары Петровны (левый её рукавпустойбыл аккуратно заправлен в карман пиджака).
Садитесь же, говорю вам! Такую ношу тащите! Да и разговор есть, пора нам всё же поговорить.
Спрыгнув из машины, Фрося двумя руками вцепилась в тяжёлую авоську и с трудом закинула её на заднее сиденье. Тёмная женщина смахнула со лба освободившейся рукой маленькие капельки пота, тяжело вздохнула, и, повинуясь напору молодушки, медленно уселась рядом с сумкой.
В эту минуту прогромыхал мимо них серой громадиной КрАЗ-лесовоз, пустой прицеп которого шатало на кочках, как пьяного в подворотне. Обдав пылью, свернул он на леспромхозную дорогу и скрылся за выступом сопки.
Тронулся и ГАЗик. Ехали молча. К рокоту двигателя лишь изредка примешивался скрип сидений. Фрося обнаружила в треснутом зеркале заднего вида внимательный взгляд пассажирки. Но Варвара Петровна вновь опустила глаза, как наяву стояла пред ней картинка:
Вот едет она в этой самой машине, на этом же месте, но впереди прикрытый слегка распушившейся норковой шапкой затылок представительного мужчины. Мужчина дымит сигаретой в открытое окошко. Морозный ветер, смешанный с табачным дымом, врываясь в салон, прикасается влажными снежинками к лицу. Солидный мужчина, уверенно руля, часто оборачивается, что-то рассказывает забавное, заставляет Варвару Петровну на минуту позабыть обо всём на свете и смеяться, смеяться А потом Варвара Петровна ловит мужской взгляд, словно ощупавший её пышную грудь, подчёркнутую облегающим пальто. Её щёки краснеют, она знает, что след ожога на лице остаётся в такие минуты почти белым, отчего сильней выделяется. Но это не сильно заботит, главное она чувствует трепет в душе, то сладкое, почти забытое чувство
Вскоре ГАЗик затормозил у большого деревянного дома, послышался жалобный собачий вой.
Ох-ох! Шарик, чего ты? Никак, с утра без воды собака на цепи сидит! Жарко тебе, Шарик. Сейчас, сейчас.
Женщины пошли к дому, их взорам предстали добротные некрашеные, чёрные от времени стены, лишённые каких-либо украшений. Лишь строгая простота. Входную дверь снаружи подпирала палкав дальних деревнях сей знак показывает: хозяева ушли, в доме нет никого. Женщины застыли у калитки.
Могу я вам пару вопросов задать? поинтересовалась Фрося. Она работала пионервожатой в поселковой средней школе и собиралась этим летом поступать на факультет журналистики.
Да ведь сказала уж всё в школе, ответила Варвара Петровна. Это утро провела она, выступая перед учениками вместе с другими ветеранами на торжественном собрании, посвящённом приближающемуся тридцатилетию Победы.
Собачий вой стал требовательней, перешёл в визг.
Я по личному делу.
Что жженщина опять тяжело вздохнула, открывая дверь перед настырной гостьей.
Они оказались в просторных сенях.
Проходи, Фрося, я сейчас, Варвара Петровна зачерпнула ковшом воду из сорокалитровой фляги, стоящей в углу, и заспешила поить пса.
Хлопнула дверь, и сени погрузились в темноту. Глаза ещё не обвыклись со свету, первые секунды Фрося ничего не могла различить. Наконец зрение стало налаживаться. Вот очертания скамьи, если пройти вдоль неё, можно будет нащупать дверную ручку. Собачий визг с улицы прекратился, значит, пьёт Шарик. Фрося двинулась вперёд, ведя рукой по деревянной стене. Вдруг рука наткнулась на что-то холодное, стальное, торчащее. Фрося вздрогнула, в этот момент Варвара Петровна отворила дверь, пуская свет в сени. Фрося обомлела, её глаза сильнее раскрылись от удивления и страха. Остолбенев, рассматривала она находкувоткнутый в стену нож. Большой, мощный, покрытый тёмно-багровыми запёкшимися подтёками. Кровь! У основания лезвия виднелась выбитая маркировкаиностранные буквы. Сзади неслышно подошла хозяйка.
Да что ты, Фрось, испугалась? Муж вчера свинью резал, хворая была, пришлось раньше времени. А это штык-нож немецкий, мужнин трофей фронтовой. Уж, почитай, тридцать годков этим самым штык-ножом скотину режет, традиция у него такая.