Было это осенью горького сорок первого года, и вот уж когда только пришлось встретиться. Много же времени минуло с тех пор, если Архипов даже не узнал Беличенко в первый момент.
Вскоре Архипов привел остальных пехотинцев. Каждый из них притащил с собой по две, по три винтовки и по тощему вещевому мешку.
И вот они снова воевали рядом. Из тех, кто шел тогда с ними дорогой отступления, не многие, наверное, остались в живых. Во всяком случае, на батарее не было почти никого, кто бы, как Беличенко и Архипов, в первые месяцы с боями отходил от самой границы, а потом шел по следам немецкого нашествия, отбившись от части, без патронов, без хлебатолько вера и ненависть держали их в те дни. Они оглянулись в прошлое и почувствовали себя самыми старыми здесь. Не годамипамятью, опытом. Солдаты, окружавшие их, позже начали войну, иные уже здесь только, за границей.
У немцев выстрелило орудие, и возник звук летящего снаряда. Солдаты прислушались. Беличенко заметил: никто не бросил своего дела. Тот солдат, что нес на плече снарядный ящик, продолжал идти с ним, только повернул голову на звук. И другой, откапывавший обрушенный ровик, на какую-то малую долю времени задержал на весу лопату и выкинул землю на бруствер. Им еще предстояло воевать, и они не спешили тревожиться попусту. Сразу определив, что снаряд пошел дальше, они только прислушивались, не начало ли это артподготовки.
Опыт, ценою жизни добывавшийся в сорок первом году, передался им; они заканчивали то, что начато было другими.
Ночью Беличенко опять сменил огневые позиции: старые были уже пристреляны. Но и на новое место к нему все шли люди, те, кому трудно становилось держаться в одиночку. Кость снова и снова мясом обрастала.
Глава IIIНОЧЬ НА ЮЖНОЙ ОКРАИНЕ
Писарь Леонтьев и Горошко добрались на батарею в тот самый момент, когда там кончился немецкий артналет. Осела пыль, развеялся дым, но еще не улеглось то возбужденное состояние, какое наступает после длительного напряжения нервов.
Около орудия, размахивая руками и дергая шеей, стоял солдат с растерянным и одновременно счастливым лицом, говорил, сбиваясь на крик:
Только мы по ложке зачерпнули, ко рту несем, когда снаряд! И откуда он, скажи, взялся, даже не слыхал никто
Свой снаряд никогда не услышишь, с удовольствием, словно разговор шел о вещах приятных, подтвердил командир орудия. Чужой издаля слышно, а который в тебя, тот молчком летит.
Ну да, ну да, не расслышав, закивал солдат. Пообедать думали. Только ложку зачерпнул, ко рту несу, ка-ак сверкнет! Меня об стену вдарилоогни в глазах увидал. Гусев: «Ох-ох! Ох-ох!» Пока я к нему кинулсяготов уже. А Кравчук и не копнулся. А я посередке сидел
И он снова принимался осматривать и ощупывать на себе шинель, сплошь иссеченную осколками, поражаясь не тому, что убило обоих его товарищей, а что сам он каким-то образом остался жив.
Он был контужен. Оттого и кричал и дергал шеей. Все видели это, и только сам он вгорячах не замечал еще.
В другом конце окопа Архипов, стоя на коленях, перевязывал раненого, совсем молодого паренька. Тот глядел на него круглыми испуганными глазами и стонал не столько от боли, как от ожидания, что вот она сейчас начнется, самая боль. Архипов понимал это и говорил с ним, как с маленьким:
Таких солдат, чтоб вовсе не ранило, на свете не бывает. В пехотинца эти осколки да пули столько раз стукаются, что под конец уж отскакивать начинают.
Он кончил бинтовать, сделал узел и сказал, довольный своей работой:
Ну вот. Носи, солдат. Перебитая кость крепче срастается.
Недалеко от них красавец сержант Орлов, пришедший с той батареи, которую днем уничтожили танки, лениво опершись спиной о бруствер окопа, настраивал гитару. Неожиданно все услышали приближающийся вой мины. В орудийном окопе произошло быстрое движение и стихло. Прежде чем мина разорвалась, в последний, привычно угаданный моментне раньше и не позжеАрхипов пригнулся, заслонив собой раненого. Один Орлов остался стоять, как стоял: в ленивой позе, спиной к разрыву. Только пальцы его тревожно задержались на струнах.
Архипов с сомнением посмотрел на него.
Чего глядишь, друг? крикнул Орлов, щурясь.
Смелый ты парень, вот чего я гляжу. А мина, она же дура слепая. Она ничего этого не видит, чинов-орденов не разбирает.
Орлов усмехнулся, поднял с земли еще теплый осколок, взвесил на руке. Заговорил насмешливо:
Он за войну столько металла на меня извелтрем академикам не подсчитать. Если весь этот металлолом собрать да в дело пустить, на танковую дивизию хватит. Так что считайиз-за меня у немцев одной танковой дивизией меньше. Понял теперь?
Проходивший мимо старшина, взятый Беличенко из пехоты, услышал «подсчитать» и остановился:
Чего говоришь?
Но тут же сообразил свой промах и пошел дальше с озабоченным лицом, что-то шепча и оглядываясь: он подсчитывал убытки от артналета.
Увидев вокруг столько людей, пушки, Леонтьев, как всякий человек, не понимающий обстановки, почувствовал себя в безопасности. Особенно после страха, которого он натерпелся, пока шли по городу.
Прежде всего он отыскал комбата. Беличенко стоял на краю ровика, нагнув голову в сдвинутой на затылок белой кубанке, кричал в телефонную трубку:
Гуркин! Гуркин! Где ты пропал совсем?
Левую вытянутую руку его, жилистую и очень белую в темноте перевязывала Тоня, едва достававшая ему до плеча. А из ровика снизу смотрел на командира батареи телефонист, сидевший на корточках, по лицу его старался определить: бежать по связи или еще обождать можно?
Гуркин? быстро спросил Беличенко и нетерпеливо оглянулся на Тоню, словно она была причиной того, что ему не отвечали.
Но Тоня, зубами затягивая бинт, легла на его руку щекой, и он позвал в телефонную трубку с внезапной нежностью:
Гуркин Гуркин? Что ж ты молчал?
Телефонист облегченно вздохнул. Прижимая трубку плечом к уху, Беличенко здоровой рукой поспешно откатывал на раненой рукав и поглядывал вперед орудия. Застегнул пуговицы. Со спины его сползла шинель. Он подхватил ее.
Так!
За полем уже возникла автоматная стрельба.
Так, так Так что ж ты
Беличенко пробовал продеть руку в рукав шинелирукав перекрутился, он требовательно глянул на Тоню, не успевшую помочь.
Пропускай танки на меня! заорал он в трубку. Пехоту, автоматчиков прижми к земле!
Услышав страшное слово «танки», да еще чтоб их пропускали, Леонтьев выскочил вперед, желая предупредить скорей, успеть.
Товарищ капитан! Товарищ капитан Беличенко!
Беличенко живо обернулся на этот испуганный голос. Держа трубку в руке, как молоток, двинулся к Леонтьеву.
А ну, марш! Марш к орудию!
От неожиданности Леонтьев растерялся. После уж он почувствовал себя оскорбленным. Он хотел предупредить, сделать лучшезачем на него кричать? У него всегда были с Беличенко хорошие отношения. Когда Беличенко представляли к ордену, Леонтьев, как только узнал, сообщил ему по секрету. Он не имел права делать этого, но он все же сообщил.
И он обиженно косился на него от орудия. Но хотя он и косился, в душе он был даже доволен, почувствовав над собой твердую руку. И он охотно переложил с себя на Беличенко ответственность за все, в том числе и за свою собственную жизнь.
Что? спросил Беличенко, подозвав Ваню Горошко и все еще хмурясь.
Тот передал приказание командира полка. Беличенко глянул на поле впереди орудий. Там уже сильно слышна была автоматная стрельба. Сняться сейчас с позицийтанки догонят на походе. А главноене мог он бросить пехоту, которая уже вступила в бой.
Он взял Горошко за локоть:
Пришел, блудный сын?
И улыбнулся усталой улыбкой. С минуту он смотрел в лицо ему.
А ведь я тебя опять пошлю.
Ваня потемнел.
Что ж, товарищ капитан, и тот раз меня, и опять в тыл меня же
Да не в тыл, чудак ты. И где он, тыл, вообще? Беличенко взял из Ваниной руки окурок, который тот деликатно держал за спиной, затянулся несколько раз подряд.
Рядом с Горошко он казался большим, широким.
Тут без тебя на нас вон оттуда танки пошли. Он указал подбородком в сторону садов. Если б мы там не заминировали, хана нам. Да еще Орлов подбил один танк гранатой.