Сопоставляя человеческие реакции и слова с его движением, которое мне удалось зарегистрировать, я получил данные об очень ограниченных телепатических возможностях. Я также могу излучать мысли, но, поскольку ни один человек не в состоянии их воспринимать, мне не приходится пользоваться этим центром.
А этот вырост, по-видимому, предназначен для волевого контроля над функциями, которые у людей не поддаются волевому воздействию: блокирование боли, регуляция эндокринной системы и так далее -но я не смог научиться им пользоваться достаточно эффективно и не решаюсь ставить на себе особо смелые эксперименты. Существуют и другие центры, назначение большинства из них я даже не знаю.
На его губах появилась измученная улыбка.
— Ты ведь слышала о маугли — случаях, когда человеческие младенцы воспитываются животными? Они никогда не смогут научиться говорить и не приобретут специфичных для человека навыков, пока не попадут к людям. Вообще они едва ли принадлежат к человеческой расе. Я такой маугли, Пегги.
Она расплакалась, содрогаясь от рыданий, словно по мановению волшебной палочки. Он держал ее в объятиях, пока этот приступ не прошел, и она снова опустилась на скамеечку к его ногам, слезы тихо катились по ее щекам. Ее голос перешел на дрожащий шепот:
— О, мой милый, мой милый, как же ты одинок…
Одинок? Ни один человек не мог ощутить глубины его одиночества.
Сначала оно чувствовалось не так сильно. Ребенком он был слишком поглощен и воодушевлен расширением своих умственных горизонтов, не обращая внимания на то, что другие дети раздражают его, а те, в свою очередь, всей душой не любили его за чудаковатость и отстраненность и дразнили «зазнайкой». Его приемные родители вскоре поняли, что обычные мерки попросту не подходят ему, они не водили его в школу, а покупали книги и приборы, которые он просил. Они могли это себе позволить, так как в шестилетнем возрасте он запатентовал на имя Уэдерфилдов усовершенствованное сельскохозяйственное устройство, благодаря чему их семья стала более, чем состоятельной. Он всегда был «хорошим мальчиком», насколько это ему удавалось. У них не было оснований сожалеть, что они усыновили его, но их семья трогательно напоминала курицу, высидевшую утят и наблюдающую, как они уплывают от нее прочь.
Годы, проведенные в Гарварде, были поистине райскими, это был пир знаний, учебы, разговоров и дружбы с великими людьми, которые увидели в нем, серьезном ребенке, равного. У него и тогда не наладились отношения с обществом, но он от этого не страдал, студенты последнего курса казались ему тупыми и страшноватыми. Вскоре он научился, как лучше всего избегать общества — в конце концов, гениальные дети встречались и прежде. Его единственная проблема состояла в отношениях с психиатром, которому хотелось его сделать более «нормальным».
Он улыбнулся, вспомнив, какими довольно жестокими способами ему удалось избавиться от психиатра.
Но к концу курса он обнаружил, что жизнь имеет ограничения и здесь. Ему казалось совершенно бессмысленным высиживать лекции, на которых говорились самые очевидные вещи, и заниматься решением задач, которые решались его предшественниками тысячи раз. И профессора стали казаться ему несколько противными, он все чаще мог предугадать, что они ответят на его вопросы, а ответы становились все более избитыми.
Он уже давно сознавал, какова его подлинная природа, но предпочитал не распространяться на эту тему. И вот у него появилась мечта: найти свой народ!
Каков смысл во всех его действиях, если другие дети его расы совершали их играючи, в его величайших открытиях, не менее древних для его цивилизации, чем открытие огня людьми.