Из дверей института торопливо вышел Максатов.
— Ну как? — спросил он Ильина.
— Все в порядке, Николай Александрович, — спокойно и даже весело ответил Ильин.
Он знал характер своего шефа. Как и многие из людей, всю свою жизнь отдавших науке, Максатов был очень непрактичен в обыденной жизни, а такой из ряда вон выходящий случай, как эвакуация института, совсем выбил его из колеи. Он нуждался в поддержке.
— Все в порядке, — повторил и Терещенко. — Давайте трогаться, пока не поздно.
— Наши люди здесь? — спросил Максатов.
— Сейчас подойдут, — сказал Ильин. — Не видно только Бегичевой. Она еще у себя.
— Па, па, надо ехать! — с горечью воскликнул Максатов. И вдруг взялся за голову. — Ехать! Бросать свой институт! А куда ехать? В неизвестность.
Но его уже подхватили под руки и повели к рессорной тележке, где сидели с чемоданами на руках две заплаканные женщины.
— Маша, а Маша! — взывала к раскрытым окнам одна аз них.-=Ну, где же ты? Скорее! Не задерживай, ради бога!
— Я сейчас! — раздалось из одного окна. — Иду, иду!…
Все оглянулись на это окно. Ильин побежал к дверям. Через несколько минут он вышел оттуда вместе с девушкой, которая прижимала к себе клетку с морской свинкой.
— Да брось ты ее! — крикнул женский голос с первой тележки. — Иди скорее сюда!
Маша переглянулась с Ильиным. Он взял у нее клетку, поставил на телегу и легко подсадил туда же девушку. Она благодарно улыбнулась, крикнула: «Я здесь поеду, с Аркадием!…» И лошади тронулись.
Они выехали за черту парка, когда день только что начинался. Солнце еще не взошло, но небосвод над степью светился бледной голубизной, а на востоке ясное, без единого облачка, небо уже окрасилось в чистые оранжевые тона; восход предвещал жаркий и безветренный день. На выжженной солнцем траве блестели росинки, от земли тянуло горечью полыни, суслики стояли, любопытно вытянув головы, около своих холмиков… Раскинувшаяся перед путниками степь была такой мирной, что не верилось ни в войну, ни в их спешный отъезд, ни тем более в смертельную опасность, которая надвигалась со всех сторон.
Оглянувшись назад, Маша вдруг заплакала. Она закрыла лицо ладонями и уронила голову. Ильин растерянно смотрел на нее.
— Чего ты? — спросил он. Боишься?
— Да нет же, — сквозь слезы сказала она. — Жалко… Кого жалко?
— Жизни, чудак ты этакий. Кончилась наша юность. А что впереди — никто не знает.
— Знаем. Все знают. Битва.
Он отвернулся и долго смотрел на дымный горизонт. Там шел бой. Пока что они уходили от этого боя.
Скоро взошло солнце. Близко от дороги проскакал эскадрон. Куда-то протащили две маленькие приземистые пушки. Беженцы, заполнив всю дорогу, растеклись в стороны, пошли прямо по целине. Несчастье случилось у моста.
Возле него сгрудились десятки машин, сотни подвод и большая толпа людей. Когда тележка Максатова и подводы института добрались до этой толпы, немецкая батарея уже нащупала мост. Первый снаряд разорвался чуть ближе моста, второй — за балкой, а третий угодил в самый мост. Все бросились в стороны. Еще один снаряд лег прямо возле тележки академика. Маша увидела, как в разрыве взлетел чей-то яркий платок. Грохот на мгновение оглушил ее. Лошадь вскинулась на дыбы и бросилась в сторону. Больше Маша ничего не видела.
Очнулась она на земле. Ее голова лежала на коленях у Аркадия. Рядом сидел закопченный дымом Терещенко. В тридцати метрах от них горела телега. Бумаги на ней пылали, из огромного костра на колесах высок® летели черные хлопья бумажного пепла. А еще дальше, в степи, против телеги стоял маленький, будто игрушечный, танк с крестами на боках и, неторопливо поворачивая во все стороны башенку с пулеметом, валил на землю человеческие фигурки, разбегавшиеся по степи.
— Кто сжег телегу? — тихо спросила она Ильина.
— Я… — так же тихо ответил он. — А Максатов?
— Погиб…
Она помолчала, не в состоянии сразу понять случившегося. Потом все же решилась:
— Мы в плену?
Ильин обреченно нагнул голову.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В глиняном карьере. Что лее делать? Утренняя проверка. Неожиданная свобода. Они идут в городок. Находчивость Маши. Три русских бойца приходят в свою часть
Через час их вели по степи назад. Большая толпа захваченных людей состояла из беженцев и солдат, мужчин и женщин, детей, больных и раненых. Шли медленно. После каждой остановки на месте оставалось несколько человек. Остекленевшими глазами смотрели они на высокое блеклое небо. Солдаты, охранявшие пленных, были неразговорчивы и свирепы. Жара и пыль мучали их так же, как и тех, кого они вели.
Аркадий Ильин шел вместе с Машей и Терещенко. Оба они держали девушку под руки. Маша механически переставляла ноги и безучастно смотрела на землю перед собой. Все произошло так быстро и так страшно, что она еще не вполне осознала случившегося. Эта жаркая, совсем недавно такая спокойная степь выглядела теперь нездешней, населена чужими людьми, которые выкрикивали злые слова команды, неуклюжими машинами, наполнена грохотом моторов и трупами, трупами… В небе, затянувшемся пылью и дымом, парили степные орлы, высматривая жертву. У них вдоволь добычи. Мертвые лежат, живые бредут, подымая тучи пыли. Куда они идут? И что будет с ними, мирными людьми, которые попали в военный водоворот? Или весь этот ад кромешный кончится, как только они придут в свой парк? Маша вдруг отчетливо представила себе, как она откроет ключом свою комнату, стряхнет с себя пыль, умоется, ляжет спать, а, выспавшись, встанет с кровати, посмотрит вокруг — и ничего этого уже не будет, все окажется жутким сном. Если бы так!…
Она освободила одну руку, сунула ее в карман. Здесь… С радостью нащупала заветный ключ, будто все дальнейшее зависело только от него, и удовлетворенно вздохнула. Когда она подняла голову и посмотрела вперед, то не дальше как за километр увидела зеленые акации в парке, их белый двухэтажный дом. Ну вот, они почти пришли…
Неожиданно солдаты стали теснить колонну справа, все сильней и сильней. Когда Маша еще раз подняла глаза, зеленый парк института остался в стороне и медленно заволакивался пылью. Она выпустила из потной ладони ключ, с немым вопросом посмотрела на Аркадия. Что же будет с ними?
Ильин отвел глаза. Ответить ему было нечего.
Между городком и институтом в степи стоял на солнцепеке старый кирпичный завод. Полуразвалившиеся навесы, дырявая крыша над механическим цехом, одинокая труба, горы битого кирпича, заросшие глиняные карьеры.
Это место стало первым лагерем для захваченных немцами людей.
Их заставили сойти в карьер с крутыми глиняными склонами. Над краями огромной ямы возникли фигуры часовых. До самой ночи спускались в карьер все новые и новые партии пленных и беженцев.
Ночь не принесла успокоения, хотя стало прохладнее. Тысячи людей, кто как мог, стали устраиваться на ночлег. Где-то плакали дети, стонали раненые, кто-то просил воды. Изредка ночь прорезала автоматная очередь или сухой винтовочный выстрел. Все понимали: еще кому-то не удалось бежать.
Аркадий присел возле Маши. Он подогнул колени к самому подбородку, охватил ноги руками и широко открытыми глазами смотрел в спину красноармейца, сидящего перед ним. Он думал сразу обо всем. Мысли вертелись вокруг препарата, который ему почти удалось создать, о дальнейшей судьбе открытия, о себе, наконец — о Маше. Та самая Маша, с которой он познакомился год назад, когда она только что пришла к ним в институт, сидит сейчас рядом с ним, молчаливая и замкнутая. Маша была лаборанткой Максатова, она делала подопытным свинкам инъекции, следила за ходом опытов. К концу года их знакомства Аркадий уже не мыслил себе ни лаборатории, ни собственной жизни без Маши, без ее чуть-чуть картавящей скороговорки, без веселого смеха и очень мягких, почти белых волос.
Он сидел на жесткой глине и думал о девушке, а в его юношеские думы все время вплетались мысли о войне, о его собственной роли в ней и о том совершенно неожиданном, что случилось за последние двенадцать часов.