Это была осень, а осени Варвара не любила и кое‑как мирилась с ней только потому, что следом шла еще более ненавистная пора – зима – время бессильной апатии всего живого. Время ледяной воды.
Варвара немного постояла на крыльце, поеживаясь и вглядываясь в утреннюю предрассветную дымку. Туман сегодня был какой‑то странный, липкий, он жался к деревьям и домикам, повисая на них зябкими клочьями, а в промежутках редел, словно ставил западню: выйди на улицу, доверься этому призрачному неосязаемому ущелью – и где‑то на середине пути на тебя рухнет влажное облако, спеленает серой липучкой, сырым комом проскользнет внутрь. Бр‑р‑р. И ощущение будет такое, словно улитку глотаешь.
Она спрыгнула с крыльца, успев заметить, что гирлянды сушеных луковок теперь придется на ночь убирать в дом, и побежала по улочке, отделявшей трапезную от жилых коттеджей, срезая углы и при этом неизбежно влипая в сырость. Легкие сандалии чмокали по влажным плитам, и тем не менее где‑то справа, в стороне Майской поляны, она различила еще какие‑то звуки, приведшие ее в недоумение. Легкий топоток переходил в упругие удары – топ‑топ‑топ‑топ‑бум‑бум‑бум. Варвара представила себе эту картину: несуществующий здесь, на Степухе, страусенок материализуется из тумана, разбегается и после четвертого‑пятого шага вдруг превращается в столь же нереального тут слоненка – и исчезает, снова становясь комком тумана. Киплинг по‑тамерлански. Стоит посмотреть.
Она двинулась крадучись вдоль зеленой полосы, отделявшей поселок от пляжа и пышно именуемой Парком, и скоро подобралась к поляне. Остановилась. Было тихо… Нет. Дыхание, частое, сильное – кто из здешнего зверья способен так дышать? А люди еще спят. Впрочем, что это она – совсем забыла, что за стены Пресептории не может ступить по своей воле ни один зверь.
А между тем на другой стороне Майской поляны прямо из сумрачной туманной пелены выпорхнуло что‑то огненно‑стремительное, словно проклюнулся язычок пламени, совсем близко зазвучало ускоряющееся «топ‑топ‑топ», и Варвара увидела, что прямо на нее по серебрящейся траве мчится ладная фигурка в черных плавках и алой рубахе, концы которой завязаны узлом чуть выше пупа; шагах в десяти раздалось упругое «бум!» – оттолкнувшись двумя ногами, бегун взмыл в воздух, перекувырнулся пару раз, снова оттолкнулся, изгибаясь летучей рыбкой, и еще кувырок, и еще курбет, и еще черт‑те что – и вдруг ударился пятками и замер, как вкопанный, вскинув руки кверху, туда, где к полудню быть золотому солнцу.
– Сивка‑бурка, вещая каурка, – прошептала Варвара, – стань передо мной, как лист перед травой…
– Стою, – удивленно отозвался тот, только тут замечая перед собой девушку, которую туман прикрывал вместе с низкорослой тутошней акацией.
Варвара вслушивалась в его дыхание, способное разогнать туман над всем побережьем, а сама мучительно размышляла, как к нему обратиться, – это был Петере Ригведас, один из двоих младших научных, присланных с Большой Земли; летели они вместе с Голубым отрядом, и те повадились величать его Петрушкой, что сразу же и бесповоротно за ним закрепилось.
Он угадал ее смущение, опустил руки и совсем по‑мальчишечьи предложил:
– Хотите, я и вас так научу?
– Ножик вывалится, – фыркнула Варвара, представив себя вниз головой. – И вообще, каждому – свое, как говорили древние!
Она повернулась и побежала к своему морю, прыгая по ступенькам, залитым густым молочным киселем, и ожидая привычного шума, которым встречали ее вода и галька. Было тихо. Так тихо, что страшно было крикнуть – позвать аполин. Стеклянно‑бурая поверхность воды, над рыжими островами – купы стоячего тумана, подсвеченного снизу рыжинкой.