Артур Конан Дойл
* * *
Если вы склонны к активному образу жизни и занятиям спортом, но вынуждены, будучи стряпчим, с пяти до десяти томиться в конторе в ожидании клиентов, для физических упражнений остаются одни лишь вечера. Вот так я и приобрел привычку пускаться в поздние долгие прогулки по холмам Хэмпстеда и Хайгейта с целью очистить легкие от загрязненного воздуха Эбчерч-лэйн. Во время одной из подобных эскапад произошла моя первая встреча с Феликсом Стэннифордом, повлекшая за собой самое удивительное приключение во всей моей жизни.
Как-то вечером, в конце апреля или начале мая 1894 года, я направил свои стопы на север, в район самых крайних предместий Лондона, где забрел на симпатичную улицу, застроенную кирпичными особняками, одну из тех улиц, которые большой город постоянно вытесняет все дальше и дальше за свои пределы. Стояла чудесная, ясная весенняя ночь. Луна изливала яркий свет с незамутненного облаками неба. Оставив за спиной уже немало миль, я позволил себе снизить темп и поглазеть по сторонам. Пребывая в созерцательном настроении, я обратил внимание на один из домов, мимо которых проходил.
То было очень большое строение, занимающее отдельный участок земли и отстоящее от мостовой несколько дальше других домов. Выглядел он вполне современно, но далеко не так кричаще ново, как вульгарные свежевыстроенные особняки по соседству. Их стройный ряд нарушался просторной лужайкой, засаженной лавровым деревом, и огромным, темным, мрачным зданием, высящимся на дальнем ее конце. Очевидно, это была загородная резиденция какого-нибудь состоятельного коммерсанта, возведенная в те дни, когда от ближайшей городской улицы ее отделяло не меньше мили, а сегодня настигнутая и окруженная краснокирпичными щупальцами гигантского осьминога, имя которому Лондон. В голове у меня мелькнуло, что следующей стадией должно стать переваривание и поглощение, после чего какой-нибудь дешевый подрядчик застроит лужайку еще дюжиной одинаковых домиков со стандартной годовой рентой в восемьдесят фунтов. В то время как в голове моей лениво и смутно копошились все эти мысли, и произошел тот самый случай, после которого думать пришлось уже совсем о другом.
Четырехколесный кэб — это позорное порождение Большого Лондона — катился, скрипя и громыхая, по мостовой, а навстречу ему, судя по яркому свету фонаря, ехал велосипедист. Только эти два объекта и двигались по пустынной, прямой, залитой лунным светом улице, что не помешало им врезаться друг в друга с той злополучной точностью, что сводит нос к носу два лайнера в бескрайних просторах Атлантики. В данном случае виноват был велосипедист. Он попытался повернуть прямо перед кэбом, не рассчитал дистанцию и был сброшен наземь лошадиным плечом. Он поднялся на ноги и разразился проклятиями. Кэбмен не остался в долгу, но тут же быстренько сообразил, что номер его остался незаписанным, подстегнул лошадь и с громыханием умчался прочь. Велосипедист взялся, было, за руль своей поверженной машины, но внезапно со стоном уселся на мостовую и воскликнул:
— О, Боже!
Я бегом бросился к нему.
— Вы не пострадали? — спросил я.
— Мое колено, — ответил он. — Полагаю, это всего лишь растяжение, но болит ужасно. Если не трудно, дайте, пожалуйста, мне руку.
Он лежал в круге света, излучаемого велосипедным фонарем. Помогая ему подняться, я обратил внимание на наружность молодого человека. Судя по всему, он был джентльменом. На лице выделялись тонкие темные усики и большие карие глаза.