Взгляд мой был смертельно холоден:
Слушай, а мне это надо?
А помнишь, говорил, что любишь? Ромео из себя изображал. А оказалось ты такой же поддонок, как и твой сват.
Я смотрел на неё с патрицианским презрением к нижеползающим:
И ты уверена, что это правда?
Да, это неправда, спокойно сказала она. Из вас двоих я любила только его.
А теперь, я вижу, добилась аттестата зрелости в житейских науках, и готова пойти за кого угодно даже за меня, недостойного.
Все вы сволочи, сказала Надюха и тихо заплакала.
Я тебя утешать не собираюсь, не знаю, почему сказал я. Это всё равно, что говорить сковородке, что у неё дно закопченное.
Надежда завелась сильнее.
Меня в жизни никто так не оскорблял, сквозь слёзы сказала она.
Я был несокрушим:
Да будто бы.
Но я действительно не умел утешать, а громкий плач её раздражал. Мне захотелось закричать слушай, Надюха, хватит дурить! У тебя была любовь честного чистого парня, а ты выбрала негодяя. Кто теперь виноват?
Громкий плач её перерос в истерику она подвывала волчицей, надрывно всхлипывала и кулаками размазывала тушь по щекам.
Окружающие зашевелились:
Эй, что там происходит? А ну-ка перестань! Эй, парень, пересядь сюда.
Я бы запросто, но сидел у окна, и через Надюху не выбраться, да она и не выпустит это точно. Сиди и слушай, раз уж судьбой так предназначено. И я сидел.
К нам подошли.
Девушка, вам плохо? Может, пересядете?
Надюха всхлипнула и успокоилась.
Нет, нет, всё нормально. Старого друга встретила. разволновалась.
А когда разошлись сердобольные по своим местам, тихо сказала мне:
Зачем ты меня обманул?
Я промолчал новый виток напряжения? А она продолжала:
Коля, Коля, я тебя так любила
Мне показалось, что она сбрендила, а с такими, говорят, лучше не спорить, но я сказал:
Я не Коля, меня зовут Анатолий.
Смотрел на неё и думал нет, ничуть барышня не увлекает, было когда-то, но прошло. Да и она сама виновата крутила шашни за моей спиной. Теперь уж о чём?
Правда? она спросила и выдохнула. Жаль.
На вокзале в Челябинске Надя буркнула отрешённо:
Встречаться будем?
А надо ли? Жди своего Николая скоро и он дембельнётся.
И мы расстались.
Козырнул вахтёру у входа во второй корпус института:
Я в деканат.
Сдаю бушлат в гардероб гардеробщица:
А кепочку в рукав.
Водрузил бескозырку на бестолковку, улыбнулся:
Не стоит.
В деканате две женщины активно обсуждали животрепещущую тему, не обращая внимания на меня, вошедшего.
Слушай, нельзя же каждому мужику вешаться на шею!
Да? А кто дважды был замужем? Я или ты?
И что? Тоже мне! Тебе просто не повезло, а то бы выскочила в семнадцать лет.
А ты что так нервничаешь? Наверное, опять с Дмитрием своим поссорилась?
Ненавижу ублюдка!
То есть история в самом разгаре? Любовь, ненависть всё едино. Тебе никогда не говорили, что противоположность любви называется равнодушием?
Я покашлял. Обе дамы воззрились на меня сначала на грудь, расцвеченную иконостасом наград, потом на клёши и корочки с высоким венским каблуком, потом на бескозырку с ленточками, и уж потом только на моё волевое, мужественное, невозмутимое лицо моряка-пограничника.
Хозяйкою кабинета была секретарь деканата Фаина Георгиевна средних лет дама с белокурым шиньоном и скуластым татарским личиком. Она важно кивнула подходи, мол, поближе. Я положил перед ней военный билет.
Ну и что?
Главный корабельный старшина Агарков, представился официально. Был в академе, служил, теперь демобилизовался и хочу восстановиться.
Не поздно ли? Занятия уже два месяца идут.
Я промолчал. Фаина пожала плечами:
Ждите. Сейчас будет перерыв, и кто-нибудь из начальства подойдёт обязательно.
Вышел в коридор, пристроился на подоконник. Вскоре действительно начался перерыв и столпотворение народа. Сновали студенты с зачумленными от избытка забот глазами в очках, узких брючках (в коротких до щиколотки), в пиджаках и рубашках навыпуск. Прекрасная половина студенчества скользила, извивалась, проникала в любые щели плотной толпы на шпильках, платформах и толстых каблуках, раскачивая бёдрами платья, юбки и обтягивающие джинсы. Сколько их тут! А мы-то, балбесы, думали на кораблях, что женщин на всех не хватит.