Смерть ветра. Книга стихов - Анатолий Субботин

Весна меня любовью уколола

Весна меня любовью уколола.

И сердце распустилось, словно роза.

А прежде в организме было голо,

как во саду, опавшем от мороза.

Я розу-сердце, красное от крови,

хочу нести и девушкам дарить.

Но, в зеркало взглянув, сдвигаю брови:

увы, меня нельзя уже любить!

Ввалились щёки и взор померк.

Амур жестокий меня отверг.

Теперь уроки даёт мне смерть.

Весна! Бегут ручьи, летают мухи.

Я еле-еле ноги волочу.

Мне не догнать ни девки, ни старухи.

Я отдан невидимке-палачу.

Прокисли соки и взгляд уснул.

Амур жестокий, ты обманул!

2001

Турне возмездья

Апрель. Разлив. Шалаш. Ильич

уху готовит, словно бич,

научно выражаясь люмпен,

которого никто не любит.

А он охотник и рыбак:

и видит глаз, и ухо внемлет.

К нему не подкрадётся враг.

Он обошёл моря и земли.

И тут полено он зажёг,

из искры возгорелось пламя,

и варит, варит котелок,

и тезисы текут ручьями.

Но всё равно его никто не любит:

ни зверь не прёт, ни Надя не плывёт.

И ходоки сошли бы на безлюдье,

но на печи они не ходят круглый год.

Лишь изредка какой-нибудь Пахом

к его костру случайно забредает,

но, встретив плешь, сверкнувшую умом,

тотчас же в ужасе и мраке пропадает.

Турнули из Европы Ильича

(так начинается турне возмездья!)

за то, что он чинов не различал

и на осле по городу не ездил.

И Петроград ему не рад.

Встал медный конь, его заметив, на дыбы.

Тогда Ильич сказал коню: Аристократ,

пусть рванное трико, мы не рабы!

Тогда Ильич сокрылся в шалаше

и пил вермУт девятого разлива,

и написал турецкому паше,

чтоб выслал броневик ему красиво.

И он красиво встал на броневик.

Пред ним Сенатская шумела площадь.

Он произнёс свинцовый черновик

и пересел на медную ка-лошадь.

Так Петроград

стал Ленинград.

2001

Кость

1

Как не любить тебя: ты так худа.

И дождь идёт худой, костлявая вода.

И я сижу художник, чистый дух

играю в кости; цифра больше двух

не выпадает. Это хорошо.

Есть ты и я, а остальное порошок.

2

Вспомянем, братья. Дело было так.

Ревела буря, матерился мрак.

Семеро графов подскакали к кладбИщу.

И сторож нас спросил: чего мы ищем?

Невесту!  молвил кто-то из нас.

И молния, как трещина, сверкнула.

А сторож, как фонарь, погас.

И нас читать надгробья потянуло.

Поцеловав по морде лошадей,

с собой не захвативши фонарей,

мы, как слепые, пальцами читали,

но попадались нам: то хан Гирей,

то Бармалей, а то товарищ Сталин.

Наконец, один крикнул: эврика!

Мы подошли и нащупали милое имя.

МЁРТВАЯ ЦАРЕВНА зовут её, нашу невесту.

Прежде чем взяться за дело, мы почистили зубы.

И вытащив сапёрные лопатки,

вокруг могилы обойдя вприсядку,

мы сдвинули гранитную плиту,

из-под земли достали красоту.

В хрустальном ящике она лежала,

прекрасная, как снежный перевал,

без шпаги, без плаща, без одеяла.

И мы в неё влюбились наповал.

Царевна кулаком стекло разбила,

восстав, коснулась поцелуем наших уст.

И нас тотчас же сильно зазнобило,

и ожили мы сильно ниже чувств.

С тех пор живём с царевною в землянке.

Она султан, а мы её гарем.

И никому не делаем подлянки.

В любви и мире вечно не старем.

3

Подруга дней моих суровых,

наложница мрачных ночей,

зачем живём мы безголово

в окруженье кирпичей?

Надеть бы шапку-невидимку

(беда ведь, не на что надеть!)

и в голубой растаять дымке,

как сон, как утренняя плеть.

Не видеть собственный живот,

гулять по улице нагими,

тебя любить наоборот

на ощупь лишь, забывши имя.

Слушай, ведь ты же романтик,

поскольку у нас роман.

Повяжи на головке бантик,

я на шею надену аркан,

и пойдём купаться в Лете,

пока нас не ругают наши дети.

2001

Время

1

Время грозный часовой,

за плечами вечность.

Кто идёт?  кричит он.  Стой!

Иначе, покалечу.

Отвечаю: в доску свой,

разве ты не видишь?

На луну пройти позволь,

где молчат на идиш.

Говорит: скажи пароль.

Я пароль не знаю

и гадаю: может, соль,

а может, гималаи?

Нет, не то,  сказало время.