Хотя я не совсем уверен, что и до рождения была пустота.
Пораскинь мозгами, если они у тебя еще не атрофировались, все в природе целесообразно и закономерно. Есть ли смысл Природе вкладывать огромные силы и средства в человека для того лишь, чтобы, вырастив и очеловечив, запросто взять и убить этого носителя знаний и разума?
Нет, пойми, Петюшечка, все твои доводы о преемственности, о природном самоизлучении, в котором человеку отводится роль посредника, инструмента между природой и Природой (читай Богом) это bred sivoy kabyly!
Слишком расточительно было бы ломать дорогостоящую аппаратуру, ради какой-то там преемственности. Природа не может просто так убить живое существо, тем более человека, без пользы для себя. Ведь даже в дикой природе, хищник убивает жертву, только потому, что хочет есть, а не так, шутки ради. Она, то бишь природа, наверняка, уже изобрела какой-то неведомый нам механизм выделения мыслительной энергии, духовной субстанции, ДУШИ, в конце концов, называй, как хочешь, для дальнейшего использования, как все тот же хищник, который использует плоть убитого травоядного, для собственного пропитания.
Следовательно, Петюшенька, смерть это вовсе не полное уничтожение человека как субъекта мироздания, а только перевод его в новое, пока непостижимое для нашего весьма ограниченного разума качество.
Представь себе, как мается эмбрион в материнской утробе в ожидании рождения, он еще не ведает, что его поджидает после скорых родов, и потому это ужасно страшит не родившегося. Подумать только, еще не один новорожденный назад в материнскую утробу не возвращался ни-ког-да!
Но, шутки в сторону. Я думаю, что, покинув «куколку» тела, человек превращается в «бабочку»
«Что такое «бабочка»? от имени незримого Петюшки задал сам себе вопрос прохожий и сам же на него ответил, покачивая головой и покрякивая от предстоящего, ему одному понятного удовольствия:
Знаешь, мы еще с тобой поговорим об этом, но уверен на все сто, что Матушка Природа не настолько глупа и расточительна, как нам ка-аажется»
Аллея закончилась, и Алексей уперся морщинистым лбом в мокрый фасад невысокого кирпичного строения с тремя парами окон и узкой, как и лоб Катина, деревянной дверью, над которой болталась на двух ржавых гвоздях истертая вывеска:
«Г:::вно::::ал».
«Хм Я вроде уже пришел. Ну, держись, Петюшечка, я тебя сейчас раздену до гола и выстегаю, посмотрим, удастся ли тебе извернуться на этот раз Знаешь, против железной логики с одними только домыслами не попрешь» ухмыльнулся молодой человек и резко рванул дверь на себя. Только последняя не спешила поддаваться и, противно скрипя и постанывая, будто докучливая старуха, открылась всего лишь наполовину и замолчала. Кое-как протиснувшись в дверной проем, Алексей решительно шагнул в дымный полумрак питейного заведения.
«Пивной зал» совсем не соответствовал своему названию.
Во-первых, какой же это зал, если помещение маленькое, тесное, с низким, кое-где просевшим потолком.
Во-вторых, какой же он пивной, если вместо пива посетителям наливали какую-то липкую ядовитую жидкость, пахнущую уриной и обладающую вкусом, отдаленно напоминающим вкус пива.
Исходя из этого, в народе сие заведение было известно под иным, более подходящим, наименованием, кстати, именно оно и красовалось над дверью: «Г:::вно::::ал», из которого как бы по случайности выпали две общеизвестных буквы.
Несмотря на разгар рабочего дня, в прокуренном зале было достаточно многолюдно и оживленно. Прежде чем предпринять какие либо действия или просто принять, Катин обстоятельно огляделся. За грязными столиками сидели незнакомые ему люди. Завсегдатаи, как правило, собирались гораздо позднее часиков в шесть вечера. Закончив трудовой день, простые российские работяги спешили расслабиться от насущных проблем. Пропив утаенную от жены заначку, типичные представители рабочего класса обречено расходились по ненавистным, реже навистным домам. Там их поджидали новые проблемы и неприятности, кои неизменно начинались сразу же за порогом родного дома. Они вырастали перед ними в женском обличии: чаще рассерженной супруги; реже бранчивой тещи; и совсем уж редко в образе любящей матери, озабоченной долгим отсутствием ее нерадивого чада.