Не говорю хулы, только свое мнение о государе высказываю, повторил Хандога. Но его величество себе на уме. Особо никого не привечает, можешь даже не стараться понравиться. Но и спуску не дает. Будешь выполнять в точности, как скажет, похвалит, но не более. Не сумеешь взыщет по полной. А потому лови каждое его слово и не бойся переспросить, когда что непонятным покажется. Да и придворные правила: все эти шапку туда, голову сюда забудь напрочь, он этого не любит. Войдя, опустись на колено и слушай. Если понял кивни. Сейчас-то меня понял? Абаим не сразу сообразил, что Хандога смеется, помолчал немного, но затем расхохотался.
Теперь уразумел, вдоволь насмеявшись, ответил он.
И еще учти ты начальник, с тебя за всех спрос. А потому никогда не задавай вопроса «зачем?», его величество этого не любит настолько, что, видишь, как с прежним начальником поступили сварили в морской воде, да при этом полдня просто нагревали. Абаим явственно вздрогнул. Вот то-то и оно. Нас, кроме тебя, здесь шестеро, мы ученые, а кое-кто и на своей шкуре. И не благодари дважды он этого тоже не любит.
Тоже может?
Он? Да за все и что угодно может придумать, без тени улыбки ответил Хандога. Вот хоть помешали ему в раздумьях, а пуще того, в делах каких, что на свет не хочет выказывать. За это особенно. Да ты не боись, молодые боятся, а ты, тебе уж под сорок, страх к таким годам сам исчезнуть должен. Или только сотником и был в охране?
Я ж с островной пехотой дважды ходил за море. Да что там, юность в казармах провел. А что я говорю, ты сам меня экзаменовал, знаки отличия видел, послужные листы, тем более.
Ну, не кипятись, не кипятись, я просто страх из тебя выбиваю. Здесь боящихся не любят.
Тоже сварят не спеша?
Молодец, очухался, Хандога похлопал его по плечу. Абаим хотел спросить, не поэтому ли его новый товарищ не стал даже пробоваться на роль старшего, но не решился. Взгляд старого стража не позволил новичку задать вопрос дважды.
В тот день император еще раз помянут был: когда Хандога повел нового начальника осматривать пространства Тайного замка, шепча едва слышно почти про всякое строение, что они проходили на любое у старого стража находилась своя историйка. Хандога все время говорил полушепотом, покуда не объяснил как бы им не потревожить господина, в эти часы он гуляет в закрытом саду, обдумывая свои дела. А дела его такие, что стражам лучше вовсе не знать. Абаим услышав это, поморщился недовольно. Верно, на то Хандога и рассчитывал, потому как усмехнулся в ответ левым уголком рта да повел начальника в кухню стражи, махонькое здание у самой лестницы на Невестину башню замка, где его приветили и накормили, как и полагалось.
Ввечеру Абаим держал напутственное слово перед стражами, а наутро приступил к обязанностям. В положенное время с невольным трепетом постучался парадную залу Высокой обители место, где император принимал всех, работающих в Тайном замке.
Император повелел ему войти. Воин исполнил приказание. Высокие, в три человеческих роста, двери немедля бесшумно и вроде как, самостоятельно закрылись. Абаим, не доходя трех шагов, опустился на колено, склонил голову, положа перед собой меч в ножнах. Молчание продлилось долго, очень долго, пока ждал слова государя, нового начальника пот прошиб. И только по прошествии этих мгновений, показавшихся Абаиму часами, государь приказал поднять взор в его присутствии никто, кроме ближайшего круга самых доверенных лиц, да еще и родственников, коими род императора небогат был, не имел права стоять даже. Абаим незаметно, краем глаза, осмотрелся: высокая зала уходила в небесную синь, потолок раскрашен лазоревыми красками столь естественно, что казалось, барашки облаков, плывут в вековечные дали, а массивные колонны-деревья медленно качают малахитовыми кронами. По стенам залы шли забранные тонкими решетками стрельчатые окна, будто прорехи в глухом лесу; стекла омывал с утра зарядивший дождь.
Вошедший посмотрел на императора, стараясь не выдавать ни своего волнения, ни любопытства, ибо со столь близкого расстояния он видел впервые в жизни правителя Островной империи. На вид невзрачный сухой человек, невысокий, с волосами мышиного цвета и потихоньку разраставшейся лысиной на макушке. Если бы не яркий, шитый золотом и усыпанный сапфирами халат, подвязанный массивным серебряным поясом с золотой пряжкой, изображавшей битву горгульи со львом, государя можно было бы принять за собственного секретаря, недавно казненного астролога или даже советника по особым поручениям. Окажись господин в толпе, немедля слился бы с нею, исчез, растворился от одной этой мысли Абаиму сделалось не по себе.