В царстве Шумера и Аккада считалось, что бездетные мужи обречены на вечные страдания и забвение, так как никто не оплакивал их и не отдавал им должные почести после смерти. Сыновья чтили своих отцов и при жизни. Закон был суров к сыну, который ударит отца ему отнимали руку. Сыну, отрёкшемуся от отца вырывали язык. После смерти отца сыновья не только ухаживали за могилой или семейным склепом в доме отца, но и передавали в поколениях его имя и имена предков по мужской линии. Обожжённые в печи глиняные таблицы бережно хранились в каждом шумерском доме. Считалось, что пока родственники помнили и отдавали должное почтение своим предкам, их духи участвовали в делах семьи и помогали потомкам. Если же сыновья забывали священный долг, отец мстил им, превращаясь в злого и хищного демона нижнего мира Нергала, от которого не жди пощады.
Энкид не относился к родовой знати, но знал свои шесть родов по мужской линии. Последнюю запись на глиняной таблице, посвящённую его отцу, он делал уже сам. Абзу, как звали отца, пожелал оставить после себя на таблице рода:
«Абзу, кто был скотоводом и охотником»
Энкиду был очень нужен наследник. По закону он мог бы отослать бесплодную Нинсикиль в дом её родителей, при этом вернув приданое и выплатив денежную компенсацию ей и её родителям. Однако размер приданого его жены был слишком велик. В брачном контракте, скреплённом супругами печатями перед свадьбой более десяти лет назад, отражался размер имущества, которое принесла Нинсикиль, выходя замуж за Энкида. Общая стоимость приданого Нинсикиль, включая пять рабов и рабынь, составляла огромную сумму около десяти мин5 или пять килограммов серебра. Энкид благоразумно приумножил семейный капитал, но выплатить приданое потерять многое.
Его тесть, которого звали Акалла, был предусмотрительным и влиятельным человеком. Он относился к храмовой элите города Ниппур религиозной столице царства. Акалла был писцом в администрации храма и хорошо разбирался в законах и указах царя Шульги-Сина. Его жалование составляло полтора шекеля в день, что приносило ему около семи мин серебром в год. Согласившись на брак своей семнадцатилетней красавицы дочери и преуспевающего чиновника, он заранее внёс в брачный договор условие относительно денежной компенсации в случае расторжения брака. Этот пункт договора делал развод супругов практически невозможным.
Тогда, после восьми лет совместной жизни, Энкид, заручившись согласием супруги, как её обязывал закон, не разводясь с Нинсикиль, взял себе в качестве второй жены Иннашагу. Наложница была на десять лет моложе Нинсикиль. Прелестная рабыня, которую он выбрал для рождения наследника, отличалась отменным здоровьем, прекрасной фигурой с идеальными формами, смуглой с золотым оттенком кожей, утонченным прямым носом и ровными зубами цвета морского жемчуга. Когда она улыбалась, у неё появлялись очаровательные ямочки на щеках. Энкид отметил её уже при первой встрече, когда рабыню только привели в его дом. Иннашага стояла перед ним, склонив голову. Красивые руки с тонкими пальцами она опустила ближе к коленям, но держала их недостаточно низко и подобострастно для рабыни не дотрагиваясь до колен.
Энкид сразу обратил внимание на её причёску с просто, но элегантно уложенным пучком и со спадающими на лицо и шею слегка вьющимися прядями. У неё были редкие по красоте волосы чёрные, шелковистые, как лён, с лёгким пепельным оттенком, как у драгоценной икры осетровых рыб из далёкой страны Аратты (город-государство на Каспии). Новая рабыня была, безусловно, шумерского происхождения, как и он сам.
Энкид, важно ступая, приблизился к ней и непроизвольно ощутил аромат её молодого тела и ещё что-то, что было сложно описать словами, но что явно витало в воздухе. Энкид медленно втянул раздувшимися, чувствительными ноздрями её волшебный запах и ласково, на выдохе, спросил на шумерском имя красавицы.
Рабыня медленно подняла божественно красивое лицо и кротко посмотрела в его глаза, робко улыбнувшись. Она ответила Энкиду журчащим, как весенний ручеёк, мелодичным голосом:
Иннашага, мой господин.
Этого мига оказалось достаточно, чтобы пресыщенный славой и достатком чиновник, слегка засмущавшись, вдруг ощутил внезапное и, как он сам считал, уже давно угаснувшее чувство влюблённости. Не просто плотское желание, которое он мог бы удовлетворить на правах хозяина, когда пожелает, и наложница не посмеет ему отказать, а именно влюблённости. Забытое чувство молнией пронзило его грудь, как когда-то очень давно, во времена его ранней молодости.