Конечно, полностью от взрыва она не защитит и он получит добрую порцию рентген, но ведь для чего-то существует и медицина! А разве красавец рейдер, над созданием которого три года работали лучшие инженеры Земли, не стоит риска?
Да, это будет не надёжная, заранее рассчитанная операция, а бег по краю пропасти, риск, расчёт на удачу, игра! Даже не игра, а бой. Встречный бой со стихией, рвущейся на свободу из-под контроля человека. Вряд ли честно от этого боя уклоняться.
— Командир, рискнём? — азартно спрашивал Шегель.
Ларин бросил взгляд на секундомер. Время ещё есть, две с лишним минуты. И принял решение.
— Бот, я «Вихрь». Катапультирую оператора.
— Бот понял, готов.
Какое-то мгновение Ларин помедлил.
— Олег Орестович, катапультируйтесь.
— А… а вы?
— Попробую заморозить реактор.
— Но это… нечестно! Реактор — моё дело! Я остаюсь!
Он прав, он тысячу раз прав! И все-таки Ларин не мог оставить его на борту. Дело было даже не в человеколюбии и благородстве. Замораживание аварийного реактора требовало отдачи на самую грань возможного. Одним своим присутствием на борту Шегель связал бы ему руки. Ларин не сделал бы и половины того, на что был потенциально способен.
— Оператор, — раздельно сказал он, — немедленно катапультируйтесь.
— Понял, — дрожащим от обиды голосом ответил Шегель.
Послышался лёгкий щелчок — это были отстреляны узлы крепления кресла оператора, а потом хлопок. Ларин проследил по экрану за траекторией полёта капсулы и, убедившись, что все в порядке, облегчённо вздохнул. Он остался на корабле один.
— Бот, оператор катапультирован. Меня не ждите.
— Я бот, оператора принимаем. Вас не понял.
Ларин не стал повторять, не было времени.
— Я «Вихрь». Имею резерв две минуты. Стартую, пробую заморозить реактор.
И хотя все уже было решено, какое-то короткое мгновение Ларин помедлил. Не то чтобы он колебался: пути назад не было. Просто бой за рейдер требовал отличной формы, надо было привести себя в порядок, собраться. Так медлит штангист, уже нагнувшись и обхватив гриф штанги с рекордным весом.
— «Вихрь», вам одна минута. Затем срочное катапультирование!
— Понял. Пошёл, не мешайте.
Ларин энергично выжал ходовую педаль. Тело сразу налилось свинцом, отяжелели веки, отвисли щеки, в глазах поплыл туман… А вот и темнота! Мгновение, и Ларин убрал ногу с педали. Рейдер рывком вышел на малый ход, провал в сознании длился доли секунды. Так и было задумано. Однако жёлтая лампа реактора мигает по-прежнему. А ну ещё раз!
Да, так и было задумано. Ларин сознательно шёл на риск, на тонкое балансирование на самой грани дозволенного. Он знал, что сбить накал реактора, а потом и заморозить его можно только максимальным ускорением рабочего тела. Надо было жать на ходовую педаль, жать до потери сознания в самом буквальном смысле этого слова. Но в самый последний, критический момент надо было остановиться! Стоило пропустить это мгновение, стоило чуть затянуть перегрузку, как темнота в глазах могла перейти в полную потерю сознания, а в такой обстановке это было равносильно катастрофе. Такая балансировка на самой грани допустимой перегрузки была смертельно опасной, требовала абсолютного самообладания и уверенности в себе, но только она одна и повышала существенно вероятность успеха в этом бою.
Ларин сделал не менее десятка попыток, когда, вынырнув из темноты мгновенного небытия, заметил на приборной доске уже не жёлтую, а зеленую контрольную лампу. Он-таки сбил накал реактора! Ларин прокричал «ура!», и в тот же самый момент до его слуха донёсся подчёркнуто спокойный, требовательный голос руководителя испытаний:
— Ларин, катапультируйтесь. Ларин, срочно катапультируйтесь!
Все, резервное время кончилось. Надо выходить из боя.