Вот так он и сидел в ночи -- простой деревенский доктор в своем кабинете, пытающийся чтением наверстать то, на что никогда не было времени.
Но теперь все переменилось, и времени стало больше чем достаточно.
Док пододвинул журнал в отбрасываемый лампой круг света и углубился в чтение.
Но дело двигалось медленно.
Он вернулся назад и перечитал абзац заново.
То ли он постарел, то ли глаза видят хуже, то ли он просто поглупел.
Вот оно, это слово -- ключ ко всему, та самая догадка, которую только оставалось ухватить за хвост и извлечь на свет Божий.
Поглупел!
Наверно, не совсем поглупел. Может, просто стал тугодумом. Не стал менее умным, а просто не таким догадливым и остроумным, как прежде. Просто начал не так быстро ухватывать суть.
Марта Андерсон забыла, сколько нужно дрожжей для выпечки своих знаменитых премированных булочек -- а прежде Марта нипочем не забыла бы этого.
Кон оплатил свои счета, а по шкале ценностей Кона, которую он свято исповедовал всю жизнь, это была чистейшей воды глупость. По мнению Кона, остроумно и дальновидно было бы теперь, когда наверняка известно, что доктор ни за что ему не понадобится, просто забыть о своих долгах. Да и потом, сделать это было нелегко; он будет теперь ворочаться всю ночь, не в силах забыть содеянное.
А еще пришелец сказал одну вещь, которую док тогда принял за шутку.
-- Никакого страха, -- говорил пришелец, -- мы вылечим все ваши болезни. Включая, скорее всего, и несколько таких, о которых вы и не подозреваете.
Не был ли такой болезнью разум?
С подобной мыслью примириться трудно.
Но если некая раса одержима разумом в той же степени, что и человечество, то это можно считать болезнью.
Когда он становится таким безудержным, как в последние полстолетия, когда достижение громоздится на достижение, а технология на технологию, когда прогресс идет настолько быстро, что люди не успевают перевести дух, то разум может стать болезнью.
"Я уже не столь догадлив, -- подумал док, -- не столь сообразителен, чтобы ухватить значение абзаца, перегруженного медицинской терминологией, и вынужден дольше думать, чтобы уместить это в мозгах".
А так ли уж это плохо?
Глупейшие известные доку люди были счастливейшими из его знакомых.
И хотя это нельзя счесть призывом к запланированной глупости, но вполне можно интерпретировать, как мольбу о менее изнурительной разумности.
Док отодвинул журнал в сторону и уставился на свет лампы.
Миллвилл почувствует это первым, ибо именно Миллвилл стал пробным камнем. А шесть месяцев спустя это узнает на себе весь мир.
"Интересно, насколько далеко идет процесс отупения?" -гадал доктор, ибо это стало вопросом жизни и смерти.
Станем ли мы лишь чуточку менее сообразительными?
Или вернемся к пещерным временам?
Или прямиком -- к обезьянам?
Кто знает...
И все, что он должен сделать -- это снять телефонную трубку.
Он сидел, окаменев от мысли, что операцию "Келли" следует прервать, что спустя многие годы смертей, боли и страданий человек должен отвергнуть избавление от них.
Но пришельцы-то! Пришельцы не могут позволить этому зайти чересчур далеко. Кто бы они ни были, доктор все-таки верил, что люди они достойные.
"Может, мы просто столкнулись с недопониманием, не достигли духовного контакта, и тем не менее в наших побуждениях есть нечто общее -- сострадание к слепым и беспомощным.
А если мы заблуждаемся, -- гадал док, -- что, если пришельцы предлагают ограничить самоуничожительную мощь человечества, пусть и ценой унижения его до презренной глупости... какой же ответ следует дать тогда? А может, замысел состоит в том, что перед вторжением человечество надо просто ослабить?"
И внезапно док все понял.
Он понял, что каковы бы ни были шансы на то, что он прав, сделать уже ничего нельзя.