Каналов было довольно много. Они проходили через весь город, во всех направлениях, вдоль улиц, и через них были перекинуты мостики.
Но никому не приходило в голову воспользоваться ими, вместо того чтобы ходить к реке или колодцу. Вода в каналах принадлежала знати, а законы страны сурово карали за присвоение чужой собственности. Редкий смельчак отваживался рискнуть под покровом ночной темноты.
Глаза жрецов видят и в темноте.
Были случаи! Мороз продирал по коже свободных горожан, когда память воскрешала картины наказаний.
Нет уж, лучше ходить всю ночь к реке и обратно, сгибаясь под тяжестью сосуда, чем позволить себе заметить соблазнительный блеск воды в канале, идущем мимо сада или огорода тут же, совсем рядом.
— О Геро! — воскликнул пожилой мужчина, опуская на землю тяжелый глиняный сосуд огромной величины, но вмещавший совсем немного воды — так толсты были его стенки. — О бог моря, рек и дождя! Что стоит тебе послать нам дождевую тучу? Или ты поссорился с Воаном и тот отказал тебе в ветре?
— Что ты там бормочешь? — насмешливо спросил другой горожанин, также опустивший на землю свой сосуд, чтобы немного передохнуть. — Где это видано, чтобы боги помогали простым людям? Они приходят на помощь только жрецам, когда им нужно обидеть кого-нибудь, да и то не всегда.
— Это, конечно, ты, Моа? — спросил первый, всматриваясь в темноту. — Я узнал тебя по твоим речам. Смотри, твой глупый язык доведет тебя до священного огня.
Тот, кого звали Моа, подождал, пока удалялись проходившие мимо них люди. Свет факела на минуту осветил обоих собеседников. Их обнаженная кожа заблестела расплавленной бронзой. Оба были уже немолоды, спутанная грива волос падала ниже плеч. Одежда состояла из одной набедренной повязки и сандалий в виде дощечки с узким ремешком.
— Священный огонь… — сказал Моа, когда никто уже не мог его слышать. — В стране Моора каждый может оказаться в этом огне. Ден или Геза…
— Замолчи! — испуганно прошептал собеседник Моа. — Не произноси громко страшных имен властителей жреческой касты. Или отойди от меня подальше.
Моа рассмеялся.
— Я их не боюсь, — хвастливо сказал он. — Ден ила Геза могут любого человека объявить безумным и бросить в священный огонь. Для того он и горит в храме, чтобы жрецы могли избавляться от людей, которые им не нравятся. И с тобой это может случиться, благоразумный и осторожный Гуно.
— Никогда! Я не ругаю жрецов, как ты. Я не смеюсь над богами. Я жертвую на храм и приношу цветы статуям богов. Один из моих предков был жрецом, — это всем известно.
— Раз ты сам не жрец, — со смехом сказал Моа, — значит, твоего предка выгнали из храма. Не хотел бы я иметь такого родственника.
Гуно рассердился:
— Говоришь, сам не зная что. Всем известно, что мой предок умер жрецом, а его сын отказался от сана потому, что стал солдатом. Уйди лучше, чем болтать вздор.
— Хорошо, не сердись. Ведь мы добрые соседи. Мои слова вызваны усталостью. Я не хотел тебя обидеть.
— Долго тебе еще носить воду? — спросил Гуно, удовлетворенный словами Моа.
— Это последний.
— Как, уже?
Моа пожал плечами.
— Клочок земли, который принадлежит мне, полить недолго, — сказал он.
— У меня такой же сад и такой же огород, как у тебя. — Гуно недоверчиво покачал головой. — Мы вместе вышли из дому. А я еще и половины не полил.
— Значит, ты слишком лениво ходишь, — сказал Моа, — и слишком часто отдыхаешь.
— Ты моложе меня, — вздохнул Гуно. — И мог бы не носить воду сам. Все удивляются, что, вернувшись с победоносной войны, ты не получил в награду раба.
Теперь вздохнул Моа.
— Ты прав, — сказал он, — язык мой губит меня. Все солдаты, вернувшиеся с войны, получили по рабу, а то и по два. Все, кроме трусов. Но я никогда не был трусом.