Нечто приятно-английское было и в определенности самой цифры, — восемь тысяч фунтов в год: в Петербурге большинство богатых людей никак не могло бы назвать цифру своего дохода: один год — шальные деньги, другой — сидишь с чистым убытком. Кременецкие с ласково-сочувственными улыбками слушали рассказы майора о причудах старой тетки. Выяснилось, что ей семьдесят два года: это тоже было хорошо. Был разговор о деньгах и вечером в спальне Кременецких.
— Он прекрасно понимает, что ты не обидишь Мусю, — говорила мужу Тамара Матвеевна, зная, как ему неприятно отсутствие приданого у дочери. — Рано или поздно все ей достанется, мы с собой не унесем… Все говорят, что за Заем Свободы уж всякое правительство заплатит полным рублем. И потом акции банков, ведь это все равно, что золото!
— Конечно… Нет, это прекраснейший человек, из самого лучшего общества, и джентльмен с головы до пят! — бодро говорил Семен Исидорович. — Муся будет с ним очень счастлива…
Тамара Матвеевна поддакивала и вздыхала.
Нещеретов бывал в доме Кременецких очень редко. Говорили, что его увлеченье госпожой Фишер превратилось в связь, довольно дорого стоившую Аркадию Николаевичу: спорное наследство Фишера находилось под секвестром, и его вдова нуждалась в деньгах. А после октябрьского переворота ее права вообще стали довольно сомнительной ценностью. Несмотря на помолвку Муси, Кременецкие в душе не прощали Нещеретову того, что он не оправдал их надежд. Но они поддерживали с ним добрые отношения, чтобы никто и подумать не мог, будто они хотели выдать Мусю за «этого толстосума».
Общественное положение Семена Исидоровича не выросло в последний год. Он не сделал политической карьеры в пору Временного правительства. Несмотря на его связи и популярность, еще увеличившуюся в связи с юбилеем, никакого поста Семену Исидоровичу не предложили. Друзья настойчиво намекали в правительственных кругах, что Кременецкий, вероятно, согласился бы помочь правительству личным трудом. Однако из этого ничего не вышло. Семен Исидорович небрежно говорил, что никакой должности не принял бы, так как настоящий адвокат должен оставаться на своем посту. Он иронически отзывался о своих коллегах, ставших сенаторами или товарищами министpa, и охотно, со всякими расписываньями, передавал анекдоты о новых сановниках, об интригах, ходатайствах, забеганьях с заднего крыльца, предшествовавших их назначению. О самом Временном правительстве Кременецкий уже летом отзывался с большой горечью, а с осени называл его «преждевременным правительством».
Октябрьская революция выбила Кременецкого из колеи, как всех. Семен Исидорович старался бодриться, однако очень нервничал, оставшись без дела. Нервничала и Тамара Матвеевна, поддаваясь, как всегда, настроениям мужа. Правда, им было гораздо лучше, чем большинству их знакомых. Некоторые прямо голодали. По доброте своей и по общему с мужем радушию, Тамара Матвеевна подкармливала друзей, находившихся в особенно трудном положении. Делали это Кременецкие незаметно, со всей возможной деликатностью, — деликатность так их самих умиляла, что они даже ее преувеличивали, как в обращении с Витей. Тамара Матвеевна видела, что им живется много лучше, чем другим; но она чувствовала; что Семен Исидорович так жить долго не может: работа, судебные речи, общественная жизнь, отзывы в газетах ему были необходимы, как воздух.
В эту пору одно небольшое обстоятельство, случившееся год тому назад, странно сказалось в жизни Кременецкого. Незадолго до своего 25-летнего юбилея Семен Исидорович получил билеты на концерт, устроенный украинской организацией, и, находясь в особенно добром настроении духа, послал тогда устроителям пятьдесят рублей. В этой щедрости организация усмотрела сочувствие Кременецкого. С тех пор ему часто посылались разные билеты, приглашения, брошюры.