Круминьш даже успел переговорить с бойцом охранения и показать ему документы. Тот поправил висевший на плече ППШ, взял под козырек, и поднял шлагбаум.
На летном поле дул пронизывающий ветер. В полусотне метров от нас толстым зеленым дельфином замер самолет с красной звездой на фюзеляже. От кабины к хвосту тянулся тросик антенны, на спине вздувался прозрачный пузырь – блистер с пулеметной турелью. Я поплотнее запахнулся в плащ, подхватил походный мешок – второй взял Круминьш.
– Ивар Казимирович…
– Ничего, Саша, ничего, – Круминьш чуть заметно улыбнулся. – Знаете, я бы с радостью отправился с вами… Но, видать, уже не судьба.
Он покосился на свой протез.
– Не судьба, – повторил он.
Мы зашагали к самолету.
Из открытой дверцы высунулся круглолицый пилот в шлеме с поднятыми на лоб очками-консервами.
– Кто такие?
– Александр Вершинин, – я протянул летчику документы. – Мне сказали…
– Правильно сказали, – перебил меня летчик, возвращая мне бумаги. – Днем будете в Казани.
Интересно, в его голосе действительно слышалось чуть заметное презрение к гражданскому – или мне показалось? Зато разглядывает меня очень уж внимательно. Наверное, думает, что я чертовски важная птица, раз меня, гражданского, военным самолетом везут. Ну, пусть думает…
– За маму не переживайте, – сказал Круминьш. – Чем можем, поможем. Заработок за вами сохраняется – если хотите, будем деньги ей выдавать. Это можно устроить.
– Было бы замечательно. Спасибо, Ивар Казимирович.
– Да не за что, Саша. Работайте спокойно. И вот, возьмите, – он протянул мне запечатанный сургучом конверт из грубой бумаги. В левом верхнем углу конверта была чуть размытая красная печать. – Тут документы, и все о вашем маршруте. Не потеряйте.
Я сунул конверт за пазуху.
– Пора, – хмуро напомнил пилот. – Иначе из графика выбьемся, а за это по головке не погладят.
– До свидания, Ивар Казимирович.
– До свидания, Саша. Удачи вам.
По хлипкой металлической лесенке я влез в самолет, и пилот захлопнул дверцу. Весь салон был заполнен плотно уложенными коробками и ящиками, обтянутыми грубой тканью. Ни маркировки, ни каких-либо надписей на ящиках не было.
– Садитесь здесь, – указал пилот на откидное сиденье. – Неудобно, конечно, но выбирать не из чего. Ваши мешки поставьте рядом, больше их все равно девать некуда. Летать приходилось?
– Нет, – покачал я головой.
Пилот вздохнул.
– Тогда держитесь покрепче, – посоветовал он, и, протискиваясь мимо ящиков, ушел в кабину.
Оттуда послышались приглушенные голоса, какие-то щелчки и стук. Потом чихнули моторы – раз, другой, послышался скрежет проворачиваемых винтов. Самолет мелко завибрировал.
Изогнувшись, я выглянул в окошко.
Круминьш все еще стоял неподалеку. Заметив мое лицо за плексигласом иллюминатора, он помахал мне рукой. В этот момент моторы извергли облачка синеватого дыма, взревели, и струей воздуха с Круминьша сорвало фуражку, которая, подпрыгивая, покатилась по полю. А он все махал и махал.
Самолет развернулся, двигатели заревели громче, тяжелая машина начала разгоняться, покачиваясь… А потом все вдруг провалилось куда-то вниз, и я почувствовал, что мы уже летим.
Владимир ВЕЙХШТЕЙН,
Томск, 13 сентября 1942 года.
– Разрешите? – как и положено, громко и четко вопросил я, заглядывая в кабинет.
– Входи, – буркнул в ответ мой начальник. Я сделал шаг внутрь, не оглядываясь, закрыл дверь и, выпрямившись, бодро поздоровался. Не то чтобы майор НКВД Анищенко был поборником воинской дисциплины и строевых занятий, но за малейшую расхлябанность непременно журил. Очень неприятно журил.
– Ладно тебе тянуться, – снова пробурчал майор, поднимая наконец на меня взгляд и ощупывая пальцами верхнюю губу. – Проходи и садись.