Попили кофею, коньячку выпили - вкусно, шкилет тебе из угла своими зубками белыми улыбается... Татьяна на уход, а мы за дело. Я туфлю это сымаю, ногу достаю, раз она без ей жить не может, штанину до колена закатываю, а она: нет, нет, пожалуйста, чистую натуру. Как чистую? Да я разве грязный? Кажинный день три раза купаюсь на даче у Татьяны, под душем брызгаюсь - куда еще чище? А оказывается, чистая натура это сымай штаны да рубаху...
Михаил вовремя остановился, потому что разве с его двойнятами про такие вещи говорить? Хрен знет что за народ! За тридцать давно перевалило, а чуть начни немного про эту самую "чистую натуру" - и глаза на сторону...
3
В баню заходить не стали. Баню без веника разве оценишь? И в дровяник не заглядывали - тут техника недалеко шагнула: все тот же колун с расшлепанным обухом да чурбан сосновый, сук на суку. Прошли прямо к въездным воротам. Михаил уж сколько раз сегодня проходил мимо этих ворот, а вот подошел к ним сейчас, и опять душа на небе.
Чудо-ворота! Широкие, на два створа - на любой машине въезжай, столбы на века - из лиственницы, и цвет красный. Как Первомай, как Октябрьская революция. И вот все, кто ни едет, кто ни идет - чужие, свои, пекашинцы, все пялят глаза. Останавливаются. Потому что нет таких ворот ни у кого по всей Пинеге.
И Раиса, которая букой смотрела, когда он их ставил ("На что время тратишь?"), теперь прикусила язык.
- А в музыку-то мою поиграли? - Михаил с силой брякнул кованым кольцом у калитки сбоку и на какое-то мгновенье блаженно закрыл глаза: такой гремучий, такой чистый звон раскатился вокруг. - Это чтобы без доклада не входить. В городе в звонок звонят, а мы - хуже?
В это время еще одно кольцо забренькало - у соседей. Калина Иванович из дому вышел - с котомкой, с черным, продымленным чайником, а следом за ним сама.
- Знаете, нет, кто это? - быстрым шепотом спросил Михаил у братьев. Не знаете? Да это же Калина Иванович! Дунаев!
- Дунаев? Тот самый Дунаев?
- Да, да, тот самый!
- Это о котором статья-то нынешней зимой в "Правде Севера" была? - Петр все еще не мог поверить, чтобы такая знаменитость у брата под самым под боком жила.
- Статья!.. Одна, что ли, о нем статья была? Шутите: комиссар гражданской войны! Самого Ленина видал...
Котомка была явно не по старику - его качнуло, обнесло, и Михаил задорно крикнул Евдокии, обхватившей мужа:
- Держи, держи крепче! Чего ворон считаешь?
- Замолчи, к лешакам! Без тебя тошно.
- Видали, видали, какой голосок! Зря, думаете, Дунька-угар прозвали.
Михаил потащил братьев на соседнее подворье. Прямо через воротца в старой изгороди. С Евдокией - просто. Что ни ляпнул, что ни брякнул, и ладно. Все прошла, все вызнала, где ни бывала, кого и чего ни видала ничего не пристало, ничего не прилипло. Как была баба деревенская, такой и осталась. Даже одежду и ту на деревенский пошиб носила: сарафан, какой сейчас и на самой старорежимной старушонке не всегда увидишь, пояс узорчатый, домашнего плетенья, безрукава... Зато уж с Калиной Ивановичем будь начеку. Вроде бы старичонко, сушина наскрозь просушенная, вроде бы ветошь, как все в его возрасте, да вдруг так сказанет, такую породу выкажет - сразу по стойке "смирно" уши поставишь. И сейчас, когда Михаил все стариковские ранги братьям назвал, ему особенно хотелось показать, что он на равных с Калиной Ивановичем.
- Куда это навострил лыжи? - с ходу закричал он старику. - Не на Марьюшу?
- Да, имею такое намеренье.
- Погодь до завтра. Праздник сегодня. Посидели бы вечерком, у меня братья приехали.
Тут Калина Иванович полез за очками - худо видел, а охоч был до свежих людей.
Очки у Калины Ивановича были дешевенькие, железные, с ниточной окруткой над переносьем, но когда он их надел, сразу другой вид стал. Важность какая-то вроде появилась.