В 1969 году, когда я учился во втором классе, отец подарил мне пластмассовых индейцев и ковбоев и форт. Я был влюблён в них, хранил их много лет. Сначала этими пластмассовыми индейцами играли мои одноклассники, затем ими пользовались дети моих коллег, а теперь в них играет неведомый мне ребёнок, родителям которого я подарил этих индейцев совсем недавно Может, эти пластмассовые фигурки и были той первой каплей, «отравившей» меня, а кино подоспело следом?
Как бы то ни было, но после «Белых волков» я стал бегать на все фильмы, если кто-то из школьных друзей сообщал, что там есть индейцы. Когда денег на билеты не было, мы бродили возле магазинов и выискивали мелкие монетки (за день-два набиралось на утренний сеанс). Мы беспрестанно играли в индейцев, носились по окрестным строительным площадкам, уверенные, что это не щебень и бетонные плиты, а красивейшие горы, увиденные нами в фильме «След Сокола», Блэк Хилс (в фильме произносилось Блек Хилс через «е»). В руках мы держали обычные палки, но для нас это были «винчестеры». Мы кричали куда-то в пространство: «Зоркий Сокол, иди скорее сюда, там проклятые бледнолицые!» И мне кажется, что Зоркий Сокол что-то отвечал нам, укрепляя нас в нашей борьбе за справедливость. Мы ведь следовали за ним, верили ему Или в него?
В пятом классе я прочитал первую книгу, ошеломившую меня. Она называлась «Харка сын вождя», написала её Лизелотта Вельскопф-Генрих. Всё в ней восхищало меня, увлекало, наполняло нетерпением и подталкивало вновь окунуться в ту атмосферу. Я упоённо прочитал «Харку» три раза подряд и даже написал школьное сочинение про эту книгу и схлопотал жирную двойку, так как написал не по предложенной учительницей теме. Мир приключений, индейцев и романтики слился в единое целое, одно стало неотделимо от другого. Принципиально иной была книга «Мой народ Сиу», не имевшая никакого отношения к приключенческой литературе; в ней для меня открылось «закулисье» народа, о котором так бойко повествовала Вельскопф-Генрих, и с того дня в меня словно вселился какой-то дух. Индейцы стали важнейшей частью моей мальчишеской жизни. Казалось бы, любая литература «про индейцев» должна была нравиться мне, но Фенимор Купер, которым многие восторгались, не оставил во мне такого яркого следа, как «Харка». Разумеется, я прочитал все книги про Кожаного Чулка (могло ли быть иначе?), но не увлёкся ни Ункасом, ни Соколиным Глазом. А вот Сат-Ок оказался мне ближе, журналы с его «Таинственными следами» долго жили у меня дома, и я свято верил, что в жилах этого польского писателя течёт настоящая индейская кровь. Лет через десять я узнал, что Сат-Ок Суплатович не имеет никакого отношения к коренным американцам. Меня это удивило, но не огорчило. Сат-Ок замечательный, как бы сейчас сказали, проект с прекрасным маркетинговым ходом, а правду он написал или выдумал всё от первого слова до последнего, не имело для меня ни малейшего значения.
Сат-Ок и Гойко Митич, Фенимор Купер и Пьер Брис это столпы советского индеанизма. Несколько лет я кормился с руки литературы и кино именно такого сорта, почти ничего не зная о подлинной истории. И вот в седьмом классе я получил в подарок книгу на английском языке «Маленький Большой Человек»; было трудновато, но я справился. После этого романа мой взгляд на индейцев изменился в корне, однако Сат-Ок и Гойко Митич остались во мне, как память о первой сильной влюблённости, которую невозможно вычеркнуть, какой бы наивной она ни казалась позже, потому что эта влюблённость отворила самую первую важную дверь.
В пятом классе у меня очень недолго (может быть, полгода) был старший друг Андрей Сухих. Именно он принёс мне книги «Харка сын вождя» и «Мой народ Сиу». Он называл себя Ункасом. С ним мы выискивали в кустарнике перья коршунов, с ним метали томагавк и стреляли из луков. Мы жили в Дели, столице Индии, в городке при посольстве СССР. Когда началась пакистано-индийская война, многих сотрудников посольства и торгпредства эвакуировали. В первую очередь это коснулось женщин с маленькими детьми. У Андрея Сухих только-только родилась сестричка, поэтому их семья попала в первую волну эвакуации, и мы расстались на долгие годы. Поначалу мы активно сочиняли друг другу письма с историями об индейцах и приправляли их многочисленными рисунками, затем наш энтузиазм иссяк, общение прекратилось. Встретились мы только в конце 1990-х. Я пригласил его на семинар «Гайавата», он с готовностью приехал и удивился, обнаружив там множество людей, глубоко погружённых в индейскую тему. «Ты помнишь, как привил мне страсть к индейцам?» спросил я его. «Нет», ответил он, и на лице его появилось недоумение. «Неужели не помнишь? А наши игры в индейцев? Помнишь, как ты мне палец рассёк томагавком?» «Не помню», сказал он. Я не мог поверить: он ничего не помнил, всё забыл! Как это возможно? Он, можно сказать, «подсадил» меня на одно из самых странных и неискоренимых моих увлечений и тем самым обрёк на долгое одиночество, но не помнил об этом ровным счётом ничего!