БАБУШКА (выкрикивает частушки с легким деревенским акцентом)
Я пердеть пошла, люди добрые,
Помоги, Господь, мы хоробрые!
Я пердеть пошла со усердием,
Помогай мне, Господь, милосердием!
Я пердеть пошла со сноровкою,
Помогайте мне, деверь с золовкою!
Я пердеть пошла по крылечечку,
Ты пропой мне, кума, по словечечку!
Я пердеть пошла по заваленке,
Залатай ты, куманек, мои валенки!
Я пердеть пошла вокруг хаточки,
Подмигни, паренек, да солдаточке!
Я пердеть пошла да по улице,
Ты свари мне на обед да полкурицы!
Я пердеть пошла да по дороженьке,
Уносите вы меня, резвы ноженьки!
Я пердеть пошла да по полюшку,
Вороти, Господь, мою волюшку!
Я пердеть пошла да по реченьке,
Я пердеть пошла да по реченьке!
Я пердеть пошла да по рощице!
Я пердеть пошла да по рощице!
Я пердеть пошла да по небушку!
Я пердеть пошла да по небушку!
Я пердеть пошла, да пердеть пошла!
Я пердеть пошла, да пердеть пошла!
Я пердеть пошла, да пердеть пошла!
Я пердеть пошла, да пердеть пошла!
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
Я пердеть пошла! Я пердеть пошла!
Красный огонь в лампе медленно тухнет, сцена погружается в темноту. Конец второго акта.
АКТ ТРЕТИЙ
Сцена и зрительный зал погружены в темноту. Вдруг на сцене вспыхивает крошечный огонек зажженной спички, который вскоре зажигает все ту же старую керосиновую лампу. Затеплившись, желтоватый огонек освещает все ту же бабушкину комнату, обставленную все той же мебелью. Все на месте - и сервант и телевизор и стол, за которым сидит бабушка и смотрит на огонь.
БАБУШКА Да... Как быстро время бежит. Тысяча девятьсот восемьдесят шестой. Не верится. Неужели дожила? (усмехается) Господи, как меня, старую, еще ноги носят... Восемьдесят шестой. Да. Сказали бы нам тогда с Полиной, что проживете еще сорок пять, так кто б из нас поверил. А вот на тебе прожили. И лампа наша целехонька, не избилась, не сломалась... (с любовью гладит своей морщинистой рукой латунный бок керосиновой лампы) Да... Ровесницы мы с тобой, милая. Отец покойный говорил, я родилась, а он весной тебя на Ярмарке в Подольске прикупил. Вот какие дела. И фитилек не сгнил, слава Богу... Неужели тогда с этой лампой жили? Не верится даже. Полина, бывало, как вечером свет отключат, зажжет и вяжет, вяжет. Она тогда в сорок первом Сережу ждала, на шестом месяце ходила. Сядет вот здесь и вяжет, вяжет. Николаю рукавицы, да носки. Он на фронте с самого июня был. Ей тогда тридцатый год пошел, а мне двадцать третий. Я-то вязать не любила. А она все вечерами вязала. Он ведь тут совсем рядом был, Москву оборонял. И убило его под Москвой. Не дошла тогда наша посылка, Полина, не дошла... (молчит, гладя лампу, потом со вздохом продолжает) Полина, Полина... Как ты там в этой больнице? Господи, хоть бы обошлось. Две недели без тебя живу, поговорить-то не с кем. И навестить не могу - ноги, как на грех, отказывают, а там на электричке два часа, а после по Москве на метро, да на трамвае - куда уж мне... А главное ни письма, ни весточки. Хоть бы написала - была операция, так мол и так. Изведусь вся... (вздыхает) Полинка-Полинка. Знаешь, сегодня день-то какой? Поди и забыла в своей больнице. А я помню и всегда помнить буду. Сегодня ж шестое декабря. Тот самый день. Вот я и лампу зажгла, как тогда вечером. Правда тогда похолоднее было - печка наша совсем не грела, дрова прогорят, а тепла нет. Лампу зажжем и сидим. А ты вяжешь, вяжешь... И тогда вязала к нашей свадьбе. Три ночи не спала. Подарила ему, моему лейтенанту, дорогому Федору Николаевичу, Феденьке моему. Два дня и две ночи побыли мы с ним, да и пошел на войну. Пошел, мой Федя. Милый мой Федя... Дай хоть посмотрю на тебя... (с трудом встает, берет лампу и, шаркая тапочками, подходит к висящим на стене фотографиям; подносит к ним лампу, стоит, разглядывая) Вот... Феденька мой. Тогда перед отправлением снялись мы с тобой. Вон какой красавец был. И я молодая. Хоть фотография осталась. И было нам по двадцать три года.