Вот я беру газету, из наших крупнейших, и просматриваю от начала до конца - захватывающее занятие! - а вдруг его там хоть раз да не будет. Куда там. В последней колонке на последней странице - реклама, прости, не в счет! - он тут как тут: пятиэтажными буквами, не вырубишь топором. Но, в конце концов, это уже некоторым образом получается само собой, никуда от него не деться. Он сам собой туда входит, вламывается, буквы под пальцами наборщиков сами собой, по привычке, складываются в его имя - в любой связи, в любом контексте, какой ни на есть, и ветер, который он поначалу сам поднял, теперь дует напропалую и постоянно в его сторону. А загвоздка на самом деле в том - разве не ясно? - как выйти из этой игры. Это-то - если он сумеет себя вытащить - и будет, по-моему, величайшим фактом его биографии.
Мод со все возрастающим вниманием следила за разворачиваемой перед ней картиной.
- Нет, не сумеет. Он в ней с головой. - И замолчала: она думала. - Есть у меня одна мысль.
- Мысль? Мысль - это всегда прекрасно! И что ты за нее хочешь?
Она все еще раздумывала, словно оценивая свoю идею.
- Ну, кое-что из этого, пожалуй, можно сделать - только потребуется напрячь воображение.
Он с удивлением уставился на нее, а ее удивляло, что он не понимает.
- Сюжет для "кирпича"?
- Нет, для "кирпича" чересчур хорошо, а на рассказ не тянет.
- Значит, тянет на роман?
- По-моему, я разобралась, - сказала Мод. - Из этого много что можно выжать. Но главное, по-моему, не в том, что ты или я могли бы сделать, а что ему самому, бедняге, удастся. Это-то я и имела в виду, - пояснила она, когда сказала: меня тревожит, чем все это кончится. Мысль, которая мне уже, и не раз, приходила на ум. Но тогда, - заключила она, - мы столкнемся с живой жизнью, с сюжетом во плоти.
- А знаешь, у тебя бездны воображения! - Говард Байт, слушавший с большим интересом, наконец-то уловил ее мысль.
- Он представляется мне человеком, у которого есть причина, и весьма веская, постараться исчезнуть, залечь поглубже, затаиться, - человеком, находящимся "в розыске", но в то же время под лучом яркого света, который он сам и зажег, да еще и поддерживал, и чудовище, им же порожденное, его буквально (как во "Франкенштейне", конечно) сжирает.
- И впрямь бездны! - Молодой человек даже зарделся, всем своим видом удостоверяя, явно, как художник, нечто такое, что на мгновение открылось его глазам. - Только тут придется порядком потрудиться.
- Нe нам! - отрезала Мод. - Он сам все сделает.
- Важно как! - Говарду воистину было важно - как. - Вся штука в том, чтобы сделал он это и для нас. Я имею в виду - с нашей помощью.
- О, с "нашей", - горько вздохнула его собеседница.
- А как же. Чтобы попасть в газету, он не прибегает к нам?
Мод Блэнди пристально на него посмотрела.
- То есть к тебе. Прекрасно знаешь, что ко мне пока еще никто не прибегал.
- Для почина я, если угодно, сам к нему прибежал. Заявился года три назад, чтобы изобразить его "в домашней обстановке", - о чем наверняка тебе уже рассказывал. Ему, думается, понравилось - он ведь ничего себе, забавный старый осел, - понравилось, как я его расписал. Запомнил мое имя, адрес взял, а потом раза три-четыре жаловал собственноручными посланиями: не буду ли я столь любезен, чтобы, воспользовавшись моими тесными (он надеется!) связями с ежедневной печатью, опровергнуть слухи, будто он отменил свое решение поставить одеяла в лазарет при работном доме в Дудл-Гудле. Он вообще никогда своих решений не отменял - и сообщает об этом исключительно в интересах исторической правды, не притязая более на мое бесценное время. Впрочем, информацию такого рода, он полагает, я смогу, благодаря моим "связям", реализовать за несколько шиллингов.
- Так-таки сможешь?
- И за несколько пенсов не могу.