Мы знали в нем телеса ("не уколупнешь!" - невольно думал всякий из нас, взирая на него), но не знали души и вряд ли даже подозревали ее существование. И вот теперь оказывается, что мы ошибались, что и у него, где-то далеко за кокардою, помещалась душа, а в этой душе потихоньку копошилась тоненькая-тоненькая струйка того, что известно под именем сознательности. И он имел свои идеалы, и он мечтал. Мечтал об экс-королеве Изабелле, а может быть, и об экс-императрице Евгении. Мечтал о кобыле "Одалиске" и жеребце "Шамиле". Мечтал о том, что когда скончается дядя, корнет Поцелуев-второй (этот дядя без ума любил Ваню и назначил ему все свое сердобское имение), то он сейчас же обратит полученное наследство в деньги и выстроит на царицыном лугу обширнейший в мире цирк, в котором, в виде крохотных приделов, будут помещаться все прочие ныне существующие цирки. При неважности этих мечтаний, он мог бы прожить с ними всю жизнь, оставаясь в здравом уме и твердой памяти, и никакое губернское правление, конечно, не уличило бы его в противном. Но наступило время реформ и разом доконало этот мощный организм, вызвав наружу всю чушь, которая дотоле таилась на дне души. Успехи, сделанные войсками всех стран и во всех родах оружия, усовершенствования в форме воинской одежды, уяснение значения воинской корпорации и ее отношений к массе так называемых pekins {штафирок.} - все это не могло не вызвать Ваню к деятельности, не взбудоражить его умственных сил. Но так как силы эти были сами по себе не велики и сверх того были заблаговременно подточены фантастическими вожделениями несомненно глупого свойства, то результаты умственного пробуждения Вани оказались самые жалкие. Он разом открыл шлюзы, которыми дотоле сдерживались его душевные движения, и, однажды открыв их, уже не мог воспрепятствовать свободному течению той дребедени, которая и прежде в скрытом виде угнетала его.
И вот теперь Ваня стоял передо мной, неузнаваемый, обновленный. Розы и лилии исчезли с его щек; грудь впала; ляжки не трепещут; голос получил резкие, болезненно-звенящие тоны; глаза беспокойно вспыхивают, и - о, удивление! - даже кажутся выразительными.
- Итак, cher oncle, вы желаете, чтоб я рассказал вам о моей campagne diplomatique a Madrid? {дипломатической поездке в Мадрид?} Так-с? - спросил он меня не без некоторого фатовства, когда мы расположились в его нумере.
- Да, пожалуйста! Ты знаешь, как меня интересуют успехи всего вашего семейства!
- Eh bien, je vais vous satisfaire {Хорошо, расскажу.}. Но предупреждаю, что у меня очень-очень немного времени. Je suis en affaires ce matin, voyez-vous {Видите ли, я сегодня утром занят делами.}. Во-первых, я заключаю внутренний заем; во-вторых, мне предстоит проездка в манеже; в-третьих, суд; в-четвертых, утренний визит к Одинцову; в-пятых, обыкновенная передобеденная прогулка, et cetera, et cetera. Sapristi! nous ne perdons pas notre temps, mon oncle! {и прочее и прочее. Черт возьми! мы не теряем времени, дядюшка!} Успехи оружия таковы, что мы буквально не успеваем следить за ними. Nous ne nous suffisons plus {Мы больше не довольствуемся сами собой.}. Все изменилось: рысь, галоп, марш-марш - все! Il n'y a que la bete qui reste intacte {Только скотина остается нетронутой.}.
- Да, мой друг, реформа - это такая вещь, что ежели раз она завелась, то ничего уж не поделаешь. И рысь, и галоп, и марш-марш - она все подточит. Больно, душа моя! Не за себя больно, а за все эти, так сказать, краеугольные камни! Но, впрочем, что об этом толковать! Рассказывай-ка лучше об себе!
- Итак, к делу. В одно прекрасное утро меня призывает Бейст - vous savez? ce chenapan de Beist, qui a ecrit ce livre... "Manuel"... "Manuel"... ah, oui! "Manuel du laquais cosmopolite"... c'est ca! Eh bien, il me fait venir chez lui, le chenapan, et me dit: mon cher! Vous pouvez nous rendre un tres grand service, a moi et a Sa Majeste Tres Dualistique!.. {представьте себе, негодяй Бейст, который написал книгу... "Руководство"... "Руководство"... ах, да! "Руководство космополитического лакея"...