Дерево на твоем окне - Щупов Андрей Олегович

Дерево на твоем окне

Андрей Щупов

© Андрей Щупов, 2020

Дерево на твоем окне

Пассажир

Вообще-то на этот курорт собиралась ехать Настя. Не столько, чтоб отдохнуть, сколько подлечиться. Она и меня уговаривала составить ей компанию. Даже не поленилась узнать, проходят ли наши «болячки» по профилю лечебного учреждения. Оказалось, что проходят, и Настя частенько мечтала:

 Только представь, Димчик! Мы будем лежать в соседних ваннах  ты в суставной, я в своей, сердечной. Оба безнадежно больные и влюбленные, оба голые и красивые!

 Ты сказала: голые?

 Ну  она немного смутилась.  Это же лечение, что тут такого? Попросят  и разденемся.

 Погоди, погоди! А как же медперсонал? Всякие там сестры, санитарки? Они же мимо будут шастать.

 Ну, и что?

 Как это что! Значит, смотреть на нас станут.

 Тебя это шокирует?

 Представь себе, да!

 Но ты же не стесняешься ходить в баню.

 Естественно! Потому что я хожу в мужское отделение.

 Ну, не знаю Может, специально для тебя подыщут медбрата?

 Здрасьте! Еще не легче! Не хватало, чтобы на тебя, голую и красивую, пялился посторонний мужчина!..

Впрочем, спорили мы напрасно. Ни процедур, ни медбратьев моя подруга не дождалась. Настя умерла, не дожив трех недель до поездки. Путевка, курортная карта, билеты  все осталось невостребованным. В итоге в далекий санаторий вместо Насти поехал я. Для чего и зачем, не знаю, но, как говорится, от перемены мест слагаемых сумма не меняется, а за эти путевки мы успели выложить сумму более чем приличную. И за билеты, и за путевку, и за направление, которое в больнице выписывали либо долго, но даром, либо быстро, но дорого. Впрочем, дело было не в деньгах  о них сейчас не хотелось думать вовсе. Как не хотелось думать об оставленном Настей наследстве, о ее подругах, продолжавших по привычке трезвонить в наш дом, о собственном в один миг посеревшем будущем. Кто знает, возможно, от этих самых дум я и пытался сбежать. В место, куда ей так хотелось съездить  с шикарными грязевыми ванными, с девственным сосновым бором, с чарующей тишиной, о которой наперебой поминали курортные проспекты.

И я сбежал.

В сущности  в никуда

В доме у нас висел боксерский мешок, но я успел разбить о жесткий дерматин все костяшки. Дальнейших пыток мои кулаки могли не выдержать, терапевтическое действие мешка иссякло. Хорошо было бы порыдать да повыть, но слезы тоже отсутствовали  подобно большинству мужчин, я предпочитал страдать всухую, выжигая себя изнутри, волевыми усилиями вминая опухшее сердце в грудную клетку. На пульс это почти не влияло, но было до одури больно. Настолько больно, что я упаковками глотал аспаркам с панангином и впервые в жизни с хирургической остротой осознал, насколько человек бессилен влиять на события. Миром продолжала править жестокая формула: «чем хуже  тем лучше!». Первую часть формулы чувствовали на себе все живущие на Земле, о существовании второй догадывались немногие избранные. К числу избранных я себя не причислял, а потому жесткую формулу предпочитал игнорировать. В самом деле, если даже войны, по мнению иных умников, ускоряли планетарный прогресс, куда дальше-то? Как говорится: музы глохнут, дети плачут, мудрецам икается. И ничего, в сущности, за последние полтора столетия не изменилось. Разве что перевели занятия интимом из ночного времени в дневное, да еще наловчились показывать означенный процесс на всех возможных экранах во всех возможных ракурсах. И почему нет? Людям нравилось  спрос услужливо утоляли. Потому что невозможно из грязи да в князи выскочить за пару жалких тысячелетий. Не было еще таких прецедентов. Для истинного княжения требовалось умереть не раз и не два. В этом направлении, верно, и двигалась громыхающая колонна вечнозеленых человечков  двигалась, нажимая одновременно на газ и на крохотные стоп-краны

Поезд шепеляво свистнул, вагон дернулся. Я вздрогнул и открыл глаза  как раз вовремя, чтобы увидеть улыбку юноши, сидящего на привокзальном поребрике. Крупные очки придавали юноше интеллигентный вид, но от сочной нехорошей улыбки, которой провожал он наши вагоны, становилось неуютно. Он смотрел на поезд, как пятилетний хулиган на конфетный прилавок, как уличный кот на беспечного воробья. Встретив мой взгляд, улыбнулся еще шире. Движением пианиста поднял перед собой правую руку, показав вытянутый вверх средний палец. Нахмурившись, я перевел взор на уплывающее здание вокзала. Станция называлась «Реж», и, вернувшись глазами к улыбчивому юноше, я тотчас сообразил, что в названии пропущена одна буква. Разом стали понятны названия всех здешних станций, над которыми, безусловно, поработала длань шутливого редактора. Та же станция «Адуй», благодаря означенному шутнику, потеряла букву «н» в начале слова, станция «Реж»  мягкий знак в самом конце, а вот в названии «Незевай» убирать и вовсе ничего не стали. Просто слили предлог с глаголом  и все дела. От этих мыслей смотреть в окно совсем расхотелось, и медленно, словно управляя орудийной башней, я отвернул голову от окна.