Вся квартира, казалось, пропиталась этим запахом. Каждый угол ее, каждая вещь. Кажется, от волос ее – и то несло распотрошенной накануне воблой.
Ирина отставила руку, в которой несла мешок с мусором, подальше и ускорила шаг. Ей было неловко так идти. Высокие каблуки мешали, увесистая зловонная ноша раздражала, тут еще, как назло, вырыли траншею прямо на пути к мусорным контейнерам, и пришлось идти в обход.
Ну что за жизнь у нее, господи боже!!! Хоть плачь, честное слово!
С девяти утра до шести вечера она – уважаемый, обожаемый сослуживцами сотрудник. После шести – домработница, которой помыкают, погоняют и давно уже не любят, кажется.
– Дорогуша, расслабься, – хохотнула в прошлую пятницу ее начальница, когда они рядышком сидели на полке в сауне. – Думаешь, я дома на другом положении?
– А что – нет? – Ирина сонно удивилась, ее всегда от тяжелого жара клонило в сон.
– Поверь мне, нет! Будь ты хоть трижды заслуженной, хоть премьер-министром будь, та скотина, под которую ты вынуждена день за днем ложиться, никогда тебя таковой считать не станет. Ты для него подстилка – не более. Баба евонная, с которой он что хочет, то и делать будет.
– Это несправедливо, – выдохнула она осторожно, чтобы не обжечь себя своим же дыханием.
– Согласна, но изменить мир мы с тобой не в силах. Так было, так есть и так будет. В противном случае… – Начальница закатила глаза, осторожно облизнув верхнюю губу. – В противном случае ты просто обречена на одиночество. Ты ведь не хочешь остаться одна, нет? Вот именно! И я не хочу. Какой-никакой плетень, да за ним тише. Помни это, Ирка, и не ерепенься. А Стас твой…
– Что мой Стас? – подначила она начальницу, заведомо зная, что та сейчас начнет хвалить ее мужа.
Ей нравилось, когда его хвалили. Когда начинали перечислять при ней его достоинства, в истинной ценности которых она давно сомневалась. Когда приводили при ней примеры чьих-то неудавшихся браков, где и пьют, и бьют, и гуляют. Он-то не такой!
– А Стас твой такой плетень, к которому любая привалилась бы с радостью и благодарностью за то, что ей это позволили, дорогуша.
– В самом деле?
– Не нужно так удивляться, милая. – Начальница с пониманием глянула ей в самые зрачки. – Ты и сама прекрасно об этом знаешь. Вспомни Новый год. Вокруг него бабы наши вились. А он только улыбается и с тебя глаз не сводит. Радоваться должна, а не роптать. На диване он у нее лежать любит! Скажите пожалуйста, какой недостаток! А кто не любит-то? Мы бы с тобой тоже с радостью завалились бы, коли позволено было. Только нам не позволено, потому как мы с тобой бабы! Нам позволено шуршать на кухне, а потом под одеялом. Живи уж и не жалуйся. Такова жизнь семейная, такова она, проклятая. А без нее тоже худо, согласись?..
Она и согласна была, и нет. Все вроде бы и так, но…
Но бывало ведь и по-другому. У многих причем бывало. У ее отца с матерью, к примеру. Мама могла запросто залезть с ногами на диван и втиснуть свои озябшие ступни отцу между коленок, чтобы согрел. Тот никогда не ругался, даже если и не вовремя. Ноги мамины возьмет в ладони и дуть начнет, иногда и пощекотать мог, если настрой был у обоих шаловливый. Настрой друг друга они четко ловили, вот в чем был секрет их долгого семейного счастья. А у нее со Стасом не было! Ни настроя общего, ни желания уловить его.
Вчера вот она, к примеру, притащила из ресторана мясо по-французски. Сервировала стол красиво. Свечу поставила в серебряном подсвечнике, в том самом, что дарила Стасу на первую годовщину свадьбы. Серебро столовое достала, лучшие тарелки. А он что?!
Он ввалился в квартиру с пузатым пакетом, в котором булькало пиво и щетинилась вобла.