А почему нет никакой культуры в море? Потому что там акулы, которые сами не слагают поэм и другим не дадут. Но зато они — биологическое совершенство.
И с этой забавной чепуховиной носился Моисеич, не расчесав всклокоченной головы, в свое свободное время. Естественно, ничем другим он не занимался и в рабочие стулочасы. Начало такой, с позволения сказать, деятельности было положено, когда из-за бугра прибыл консультант концерна “Ай-Би-Эм” доктор Шмуэль Файнберг. И за смехотворное для птицы такого полета денежное довольствие — “пернатый” наглядно смеялся, глядя на зарплату — стал консультантом товарищества “Гаврилов и компания”. Что товарищи отмечали при помощи интенсивного пьянства как неслыханную удачу. Потом уж выяснилось, если Шмулик и работал в “Ай-Би-Эм”, то не больше трех дней. Явился одесский ховер Моисеича и проявил до поры темную кинопленку Файнберговой жизни. С десяток лет тому, раздувшийся от идей Самуил перебрался с мансарды дома номер три по Малой Арнаутской в академические круги Иерусалима, Кембриджа и Гарварда. Однако там “дичок” не прижился, лишь стал известен как тот, кто не имеет приличного образования и признанных работ, зато собирается быть на передовом рубеже науки и переключать лаборатории на изучение ведомых лишь ему эволюционных сюрпризов. Также не задержался Файнберг ни в одной из фирм как человек, мало интересующийся производственными заданиями. В конце концов “там” он приобрел некоторую, увы, целиком отрицательную известность, и, оставив жену у одного знакомого ученого, а дочку в израильских ВДВ, повернул назад. Через неделю он полностью засветился и на последнем месте работы. Однако, бывший таежный охотник Гаврилов из упрямства — того самого, с которым подстерегал сохатого — оставил не признанного никем ученого у себя. Правда, попросил маячить в рабочее время перед другими сотрудниками как можно меньше. Естественно, что и область смешного — деньги — резко сузилась. Но судя по плавленным сыркам, которые поглощал вдумчивый Самуил Моисеевич, многого ему не требовалось. Наверное, Нина была среди тех редких личностей, на кого Файнберг производил впечатление “крупного спеца оттуда”, с которым она рано или поздно отправится “туда”. Такая наивность делала ей честь по нынешним ушлым временам. Может, отчасти ее гипнотизировали невоплощенные демоны Самуила Моисеевича.
Все-таки посеял в каменистом грунте моего сердца семена боязни этот пресловутый ученый. А ведь совсем было дрейфить перестал. Уже не боялся двоек, “сундуков”-прапорщиков, триппера, ментов и таких красных уголков пыток, как кабинеты зубных врачей. Кстати, последний мой визит к частной отличной дантистке, рекомендованной хорошим знакомым, протекал так. Принимала она в рубашке и колготках; несмотря на успокаивающую музыку с охами и вздохами, от первого же прикосновения бора я встал на дыбы. Женщина не унималась, вывернуться без риска быть пропоротым я не мог, потому и схватил ее за талию. Дантистка приняла жест за начало, стала форсировать события, и я не отставал из-за надежды облегчить свою участь. Одну участь я облегчил, а вот другую утяжелил: в конце веселой недели обнаружил себя под венцом вместе с этой мало знакомой мне дамой. Таким образом, зубовный ужас привел в действие механизм моей женитьбы, который, по счастью, на нынешний день уже израсходовал весь свой завод. Не послужило ли мне это уроком бесстрашия? Отлично послужило. И вот результат. Некоторые дергаются или даже потеют при виде змей, червей, пауков и крыс. Я же к ним отношусь приветливо. На мой взгляд они не хуже других. У меня проживала, пока не сдохла от обжорства, ручная, как мне иногда казалось, крыса.