Моя Клара, она лучшая. Но давай поговорим о тебе.
Что именно вы хотите знать обо мне?
Все. Я хочу знать все о человеке, который одинь день в неделю будет жить со мной, Пол начал жадно есть кашу.
Хорошо, с чего же мне начать, немного подумав он начал. Мне двадцать семь лет. Я из Израиля, приехал в США, когда мне исполнилось двадцать один. Я художник.
Правда? удивился Пол. А ты можешь нарисовать мой портрет?
Да, если вы хотите, я могу вернуться домой и захватить свои кисти.
Давай на следующей неделе, да и я немного поправлюсь, чтобы позировать тебе.
Как хотите.
Ты в Америке живешь один?
Да.
А где твои родители?
Давид ответил не сразу. Было видно, что ему сложно говорить на эту тему
Пол, можно быть с вами откровенным?
Только так и можно, закончив есть кашу, Пол принялся за салат, Давид же ни к чему не притрагивался.
Я никому не рассказывал, то, что хочу вам сказать сейчас. Я уже шесть лет живу в Ню-Йорке, но у меня нет друзей, только коллеги и соседи. Понимаете, мне не с кем поговорить, высказать, что на душе.
А мне ты можешь рассказать, что у тебя на душе? спросил Пол.
Не знаю. Вы мой сосед на протяжение года, но никогда не отвечали на мои приветствия. Вы как будто не замечали меня, Давид нервно играл с приборами возле тарелки, все время переставляя их, но когда была тема ссоры вы тут как тут.
Да, каждый раз, когда я не отвечал на твое Доброе утро, думал: Завтра он не поздоровается.
Но каждый день я здоровался.
Даже после ссор, подмигнул Пол. Помнишь, как мы поссорились из-за твоего почтового ящика. Он не был похож на остальных, и я донос на тебя.
Я все помню, но не держу зла.
Так тебя мама научила? Пол направил взгляд на Давида.
Нет.
А ты расскажешь мне о ней, о твоей маме?
Я совсем на нее не похож.
Давид был высокий и худощавый, с большими чернимы глазами. У него были длинные как у девушки ресницы и кудрявые волосы. На худощавом лице отличался большой длинный нос, который страно смотрелся. Он выглядел старше своих лет, измученный и всегда грустный. Пол хотел знать, из-за чего двадцатисемилетний парень выглядит хуже него.
Папа всегда говорил так: Ты мой сын, в тебе все только от меня, Давид произнес эти слова с болью. Он был жестоким человеком. Мне не хотелось быть похожим на него, но я родился таким, каков есть.
Что ты имеешь в виду под словом жестокий?
А что я могу иметь в виду? Давид нахмурился, на лбу появились морщины. Жестокий, бессердечный, он думал только о себе. Но характером я не похож на него, только черты лица.
Это хорошо, что ты не унаследовал его характер, успокоил его Пол. Что он сделал тебе и твоей семье?
Когда мне было девять лет мой брат Абраам рассказал мне историю, ему в то время было шесть.
Давид, я видел сон, он был страшным, очень страшным.
Расскажи мне, Абраам, и тебе станет легче, успокоил его Давид.
Я видел папу во сне. Но он был другим. Он был вдвое выше ростом, сильнее в тысячу раз, у него были длинные руки, такие, что он мог достать до меня за сто метров. Там была и мама, но она тоже была другой. Она была очень маленькой, слабой. Она стояла у нашей двери и молила отца не входить.
Это был просто сон, забудь о нем и иди играть, отвечал Давид каждый раз.
Но это не было сном, сказал Пол.
До шести лет я тоже думал, что все это кошмар, но Я ничего не говорил брату, а наоборот, внушал ему, что это сон.
И все правильно сделал. А вас он трогал?
Нет, нас с братом он не трогал. Когда Абраам подрос и понял, что к чему, он, как и я, стал ненавидеть отца. Ненависть с годами выросла и мы, став совершеннолетними, уехали из дома.
Вы оставили мать с этим тираном?
Нет, когда я уехал, Абраам был с мамой, а потом отец скончался. Бабушка с дедушкой перебрались к маме, а Абраам переехал ко мне.
Значит, ты здесь не один? В начале разговора ты сказал, что один в Америке.
Да, потому что это правда. Несмотря на то, что мы живем в одном городе, почти не видимся. Он учится на юриста, живет в общежитии, а на каникулы едет в Израиль. Я же помогаю своей семье деньгами.
Вот почему ты согласился на мой контракт, тебе нужны деньги? Пол откинулся на стул и взял стакан с соком.
А кому они не нужны? фыркнул Давид.
Мы с тобой похожи, его слова прозвучали как утешение.