Пока ясно было одно: оберландец знает о сокровенных замыслах Рудольфа. И теперь маркграфа точно отпускать нельзя. Живым – ни в коем случае. Рудольф вытер со лба противный липкий пот. Отпустишь такого живым – сам скоро станешь мертвым. Рано или поздно, но уж змеиный граф найдет способ… отыщет возможность для упреждающего удара.
– Отчего же вы молчите, любезный сосед? Почему молчат ваши благородные, – Альфред опять намеренно выделил это слово, – гости?
Ах вот оно что! Рудольф Нидербургский скрежетнул зубами. Кажется, он все же раскусил хитрость противника. Рискованный, отчаянный, дерзкий, но не лишенный логики, здравого смысла и знания человеческой натуры шаг! Проклятый маркграф бил устроителя рыцарского турнира и организатора тайной коалиции его же собственным оружием. Ведь в самом деле…
Явиться с небольшой охраной на турнир и напомнить, что смешивать древнюю традицию единоборств – когда один на один, и сокрытую интригу – когда все против одного, никак не годится. Явиться и при свидетелях задеть, разбудить струны благородства, почти уже успокоенные, убаюканные предварительными доверительными речами бургграфа. Явиться и дерзким словом, и всем своим вызывающим видом сказать: вот он я, берите, бейте, убивайте, если после запятнанная честь позволит вам спокойно жить дальше. Явиться и бросить в лицо неотразимую перчатку упрека и в лицо же усмехнуться усмешкой правого. И здесь же, на месте добиться…
Своего.
Что может быть умнее в действиях слабого, играющего страстями сильного?
Нет, Альфред вовсе не глупец. Отправляясь в опасный путь, он прекрасно знал, на что шел. И прекрасно все рассчитал. Чернокнижник хотел, чтобы пресловутое благородство остландского рыцарства взыграло в полной мере. В наиполнейшей. И в нужный момент. В нужный змеиному графу. Хотел, чтобы гости Нидербурга по доброй воле, на глазах друг у друга, открестились от дурно попахивающего турнирного заговора. Хотел внести в ряды пристыженных интриганов-неудачников раскол и смуту, которые долго еще не улягутся и не позволят остландцам выступить против Верхней Марки единой силой. Хотел возбудить неприязнь к инициатору постыдных заговорщицких деяний. К нему, к бургграфу Рудольфу Нидербургскому!
Нельзя! Ох, нельзя было давать слова хитрому мерзавцу со змеей на гербе. Но теперь-то поздно. Теперь – именно теперь – все должно быть по чести. Теперь бургграф вынуждал делать дело (убивать, давить, растаптывать Альфреда!) чистыми руками. Или отпускать негодяя. Иначе будет хуже.
Момент был критический. И…
– Неужели прославленным рыцарям, собравшимся на турнир для плетения подлых интриг, боязно выступить против Оберланда в открытую? – вопросил раззадорившийся Альфред.
…И сам же испортил все достигнутое ранее. Одним неосторожным словом испортил. Переиграл маркграф! Перегнул палку! Дал маху! Сказал «боязно». То бишь страшно…
ГЛАВА 7
– Я, Дипольд Гейнский, прозванный Славным, – во второй раз опережая прочих, взревел из-под шлема сын остландского курфюрста, – …вызываю!
Дипольда аж трясло от гнева. Турнир – турниром, заговор – заговором, а неприятная правда – неприятной правдой. Но обвинение в трусости – это ведь уже совсем другое. И это перевешивает все остальное.
– Вы-зы-ва-ю!
Ристалище внимало – молча, благоговейно.
– Тебя, маркграф Оберландмарки Альфред по прозвищу Чернокнижник, и твоих рыцарей. Любые условия. Любое оружие. Но – до конца, до смерти, – Дипольд почти слово в слово повторял свой предыдущий вызов. И не мог, никак не мог остановиться.
Он твердо решил: если Чернокнижник снова промолчит, проигнорирует зачинщика, если и на этот раз не ответит, придется просто атаковать маркграфа. И пусть защищается, если сумеет.
– Вызываю! Ты слышишь, вызываю! Вы-зы…
– Да слышу я, слышу! – недовольно поморщившись, оборвал Альфред. – Прекрасно все слышу, мой нетерпеливый молодой друг. И первый твой вызов я слышал, и второй – тоже. Считай, что оба они приняты.
Тут уж спохватились остальные рыцари. Уступать славу одному лишь курфюрстову сыну не хотел никто. Бургграф окончательно утратил контроль над ситуацией. Впрочем, развитие событий вполне устраивало Рудольфа Нидербургского.
– Я, Генрих фон Швиц, прозванный Медведем, присоединяюсь к словам благородного Дипольда и тоже бросаю вызов…
– И я!
– И я!
– И я тоже!
– Вызываю!
– Тебя и твоих рыцарей!
– На любых условиях!
– На любом оружии!
– До смерти!
– До смерти!
– До смерти!
На ристалище вновь звучали имена, прозвища и титулы зачинщиков – известные, грозные, прославленные. Поквитаться с маркграфом, посмевшим упрекнуть остландских рыцарей в малодушии, жаждали все. Даже вовсе уж никудышный боец граф Альберт.
И звучала повторяемая раз за разом, слово за словом древняя формула вызова на поединок.
Гудели приглушенные шлемами голоса. А Альфред Чернокнижник слушал. И ухмылялся. И кивал. Согласно, удовлетворенно. И молчал. Молчал до тех пор, покуда голоса не стихли.
– Кажется, на этом ристалище я пользуюсь популярностью, ваша светлость! – насмешливо обратился маркграф к Рудольфу Нидербургскому. – Вам все-таки стоило пригласить меня на турнир с самого начала, дорогой сосед.
Бургграф промолчал. Прозвучавшая реплика не требовала ответа.
– Господа! – Вскинув руку в латной перчатке, Альфред повернулся к остландским рыцарям. – Я всех вас внимательно выслушал. И отвечу так: вы изволили вызвать меня и моих рыцарей, предоставив мне же право выбора оружия и условий боя. Так вот мои условия…
Остландцы ждали. Внимали. Принимали. Любые условия.
– Я выставляю на ристалище лучшего…
Странная пауза в словах оберландца, странный взгляд…
– …лучшего рыцаря из числа прибывших со мной. Надеюсь, он достойно защитит честь своего сюзерена и Верхней Марки.
Теоретически, по всем писаным и неписаным правилам Альфред Оберландский, как благородный владетельный сеньор, действительно имел право без объяснения причин выставить на поединок вместо себя своего бойца-вассала. В этом маркграфа упрекнуть было нельзя. Сделать это позволяла традиционная формулировка вызова. «Тебя и твоих рыцарей!» Вот только…
Только редко кто из вызываемых пользовался такой привилегией. Разве что старые, больные и немощные. В любом другом случае в среде остландских дворян делом чести считалось собственноручно покарать обидчика и зачинщика. Если, конечно, тот тоже принадлежал к благородному сословию. А простолюдинов сейчас на огороженном Нидербургском ристалище не было. Так что замена, о которой так неожиданно объявил Чернокнижник, целиком и полностью лежала на совести маркграфа.
Гул разочарования и возмущения пронесся над ристалищем. Дипольд аж скрежетнул зубами с досады. Было похоже на то, что подлый змеиный граф увиливает от честной драки. Однако Альфред Оберландский заговорил снова:
– Не стоит так волноваться, господа. Если мой… – снова эта странная пауза, и отчего-то снова кривится в непонятной ухмылке тонкогубый рот маркграфа, – …мой рыцарь проиграет бой – тогда сражаться буду я сам. Бежать от боя не стану. Да мне ведь и не позволят уже бежать, не так ли?
Альфред мотнул головой, вернее, чуть шевельнул шлемом. Только сейчас маркграф дал понять, что прекрасно видит нидербургских всадников, окруживших его невеликий отряд.
– Но если… – голос оберландца стал громче, звонче, а его бронированная перчатка с хрустом сомкнулась в кулак, – если представитель Верхней Марки выйдет победителем, в этом случае я уеду беспрепятственно и возьму с собой то, что посчитаю нужным.
– Что? – нахмурился нидербургский бургграф.
– Мне нужны надежные гарантии, которые обеспечат безопасность Верхней Марки и уберегут меня от новых заговоров благородных соседей.
Ответ прозвучал уклончиво и непонятно. О каких таких гарантиях говорит Чернокнижник? Но Альфред лишь улыбался, не желая вносить ясность. А рыцари на ристалище ярились и требовали боя. Все они, не считая разве что изнеженного графа Альберта, – прославленные бойцы, доблестные и умелые. А оберландцы, что выстроились позади своего маркграфа, – кто их знает? Кто видел их в сражении?