Правильно, кто обо мне подумал когда? Этим-то и помирать — только о собственной шкуре жалеть, а мне? Я как раз в банке тогда под мамкину коровукредит взяла. Сразу мысль страшная пронзила: как же мамка-то, в случае чего, потерю коровы переживет? Удавится или в колодец кинется?
Потом только ведь купила шубу китайскую собачью, ни разочка не надевала, а вот он — Хеллоуин! Да со мной вообще полная несправедливость получалась! Конечно, помирать каждому приходится, но почему именно так, как я это в американском кино про какой-то говнячий Хеллоуин видала? За что? Они там, в Америке, жили, с жиру бесились. Им даже быть прирезанными неизвестно кем необидно! Не зря жизнь прожили! А я… Ничего кроме ваших ханыжных рож не видала! Всю жизнь только мечтала, и не жи-и-ила вовсе-е-е…
Малкова зашлась в рыданиях, так ей стало себя жалко. Даже Веретенникову тоже стало как-то не по себе. Не зная, чем утешить Малкову, он похлопал ее по широкому хребту и треснувшим голосом сказал: «Не реви! Все-таки ведь жива осталась. И щас живешь. Пока.»
Малкова стряхнула его руку гордым поворотом плеч и, сверкнув набрякшими от слез глазенками, продолжила равнодушной скороговоркой.
…Смотрим мы на публику, шныряющую по кладбищу, а все чистенькие, покрашенные, в выходных костюмчиках. Обувь, правда, на всех неважнецкая. Хлипкая обувка для нашего октября. Да еще и белая к тому же… Жуть! Все на нашу машину поглядывают. Алчными взглядами.
Мишка вцепился в руль, аж, нос побелел! Но тихонько так по главной аллее съезжает все дальше, к кладбищенскому логу и задним воротам, куда раньше в мусорку венки бумажные и еловые свозили.
Алкаши мои визжат на заднем сидении, пальцами в окна тычут, внимание привлекают. В конце концов, я им ствол показала, чтоб заткнулись. Еще лучше! В машине сразу запахло, как в общественном сортире. Вот с какими кадрами работать приходится! Хорошо, что в УАЗике все сиденья из кожного заменителя.
Вдруг выходит представительный такой мужчина в черном двубортном бостоновом костюме и рукой нас тормозит. Я еще слова не сказала, как Мишка в каком-то забытьи выключил мотор и откинулся назад с остекленевшими глазами.
Народец этот, вслед за мужиком, стал подбираться поближе к нашей машине. Да уж. Погибнуть из-за пяти чириков с совершенно полным комплектом документов! С пройденным техосмотром и выкупленной лицензией! Мне стало так обидно, что когда этот дядечка придвинул к стеклу свою тронутую тлением личность, я заорала в раздражении: «Кто такой? Предъяви документы! Здесь поста ГАИ нет! Тормозить не положено, сука! Не видишь, на могилку едем, дедушку повидать! Дедушка тут у меня! Где-то… Убери лапы, говно!»
А этот товарищ все пытается в задраенных окнах машины щелку надыбать. А пальцы у него с вот такими зелеными когтищами!..
Тут внезапно господин Веретенников почувствовал жажду. Наливая по стакану водки себе и Малковой, он подумал про себя, что хрен с ними, с киосками в парковой зоне, раз из-за них такое вот наяву видеть надо было. Но вслух сказал рассудительно и патриотично: «Это же во всем американские гады ползучие виноваты! Это же они нашим сволочам о Хеллоуине рассказали! Вот не было же такого до их видиков окаянных! По крайней мере, в нашем Подтелковском районе…»
Малкова расправилась со стаканом молча, в два больших глотка, выдохнула, зажмурилась, занюхала рукавом и продолжила повествование.
…И зашипели они все на нас разом. Вернее, все на меня зашипели почему-то.
— Достала ты нас! — говорит мне за всех этот их предводитель.