Сердце чуть не выпрыгнуло из его волосатой груди. Он должен снова увидеть ее. Однажды ночью, давным‑давно, в благословенные времена — и в лучшей форме — он танцевал с нею на балконе… под звездами. Недолог был этот танец. Но он помнил его; и до чего же трудно обезьяне обладать подобными воспоминаниями…
Так слез с балки.
Северо‑западную оконечность монастыря венчала высокая башня. И была в той башне комната. По поверью, хранила она в себе постоянное присутствие богини. Ежедневно в ней прибирали, меняли белье, возжигали благовония и возлагали святые приношения. Двери ее обычно были заперты.
Но имелись в ней, конечно, и окна. Вопрос о том, может ли кто‑нибудь пробраться внутрь через окно, оставался открытым. По крайней мере для людей. Ибо для обезьян он был решен Таком окончательно.
Взобравшись на крышу монастыря, Так начал карабкаться на башню, цепляясь за скользкие кирпичи, за выступы и выбоины, а небеса, словно псы, рычали у него над головой; наконец он прильнул к стене под выступающим наружу подоконником. Сверху как заведенный барабанил по камню дождь.
Таку почудилось, будто где‑то рядом поют птицы. Он увидел край мокрого синего шарфа, свисающего из окна.
Ухватившись за выступ, Так подтянулся и заглянул внутрь.
Он увидел ее со спины. Одетая в темно‑синее сари, она сидела на маленькой скамеечке в противоположном конце комнаты.
Так взобрался на подоконник и кашлянул.
Она резко обернулась. Под вуалью невозможно было разобрать черты ее лица. Поглядев на него сквозь дымку ткани, она встала и подошла к окну.
Он смутился. Некогда гибкая ее фигура сильно раздалась в талии; всегда грациозная на ходу, как колеблемая ветвь, нынче она слегка косолапила; слишком мрачной выглядела она, даже сквозь вуаль прочитывались резкие линии носа, жесткие очертания скул.
Он склонил голову.
— «И ты к нам подступила, и мы с твоим приходом очутились дома, — пропел он, — как в гнездах птицы на ветвях».
Она застыла в неподвижности, словно собственная статуя в главном зале монастыря.
— «Храни же нас от волка и волчицы, храни от вора нас, о Ночь, и дай же нам продлиться».
Она медленно простерла вперед руку и возложила ее ему на голову.
— Мое благословение с тобой, малый мира сего, — сказала она, помолчав. — Сожалею, но мне больше нечего тебе дать. Я не могу обещать тебе покровительство или даровать красоту — для меня самой и то, и другое — недоступная роскошь. Как тебя звать?
— Так, — сказал он.
Она прикоснулась ко лбу.
— Когда‑то я знала одного Така, — промолвила она, — в незапамятные времена, в туманном далеке…
— Это был я, мадам.
Она тоже уселась на подоконник. Чуть погодя он понял, что она всхлипывает под покровом вуали.
— Не плачь, богиня. С тобой Так. Помнишь Така от Архивов? Пресветлого Копейщика Така? Он по‑прежнему готов исполнить любое твое приказание.
— Так… — сказала она. — Ох, Так! И ты тоже? А я и не знала! Я никогда не слышала…
— Очередной поворот колеса, мадам, и — кто знает? Все может обернуться даже лучше, чем было когда‑то.
Ее плечи вздрагивали. Он протянул руку, отдернул ее.
Она повернулась и схватила ее.
Бесконечным было молчание, потом она заговорила:
— Естественным путем дела в порядок не придут, нам не обрести былого, Пресветлый Копейщик Так. Мы должны проложить наш собственный путь.
— О чем ты говоришь? — спросил он и добавил: — Сэм?
Она кивнула:
— И никто иной. Он — наш оплот против Небес, дорогой Так. Если удастся призвать его, у нас появится шанс еще пожить.