Глава 3. «Утро после грозы»
Доброе утро, произнёс кто-то.
Доброе, ответил Слава, не открывая глаз, ощущая всем своим телом, мягкое больничное одеяло.
Как себя чувствуете?
Что со мной? спросил Слава, приоткрыв глаза, увидев моющего свои руки врача, с плотно намотанной на лицо защитной маской, коронавирус?
Нет, с чего вы взяли? расхохотался врач, вы что, ничего не помните?
Да помню, даже не знаю, почему вдруг подумал об этом.
Конечно, сказал врач, подойдя к Славе, и похлопал его по плечу, вам коронавирус не к чему, таких как вы и так мало на свете.
Тсс, зашипел Слава от боли.
Правильно зашипели, потому что у вас там ожог, вы конечно об этом не знаете, а он у вас есть
Что с?
Всё в порядке, живы, красивы. Друг ваш ничего не помнит. Ира недавно пришла в себя. За такое вас и к награде
Нет, не надо к награде, перебил его Слава, я знаю, что спас их, но об этом, пусть никто, слышите, никто не должен знать. Даже она.
Кто она, вы о ком?
Неважно, я не про Иру. А Никита, так, не друг, лишь сотрудник.
Ладно, как скажите. Так и быть соглашусь с вами, но всё же вы своего стоите.
Глава 4. «Хорошие вести»
«Ну почему, скажите, почему, мне так всегда хочется лето средь зимы, то зиму среди лета», думал Слава, пока за окном горел жаркий сибирский июнь, аномально разбушевавшийся в этом году.
В палату постучали, и тут же следом зашли врач и мужчина, лет сорока, в тёмном классическом костюме, с накинутым поверх халатом и маской.
Здравствуйте Вячеслав Александрович! поприветствовал его тот мужчина.
Здравствуйте, очень удивлённо ответил Слава.
Ну по сути вы уже выписаны, и можете быть свободны, ну раз вы вместе, я тогда вас оставлю, только не задерживайтесь, скоро у нас дезинфекция, сказал врач и вышел из палаты.
Чем обязан? спросил Вячеслав у своего гостя, пока тот садился на стул, стоявший напротив его кровати.
Вы присаживайтесь, присаживайтесь. Дело в том, что не вы, а я вам в кое-чём обязан, точнее меня послали к вам, по поводу одного дела, сказал незнакомец, приспустив со своего лица маску, меня зовут Лаврентий Мефодьевич Гришин, это вам мало о чём скажет, но всё же надеюсь, что нам с вами ещё предстоит поработать.
Поясните, неужели вы по поводу пожара?
Нет, совсем нет! Я являюсь представителем Московского издательского дома «A. B. C. Russian Litera». Как известно, полгода назад вы отправляли нам свою рукопись.
Помпеи двадцать первого века!? взбудоражено произнёс Вячеслав.
Да, именно по поводу этой книги я к вам и приехал. На прошлой неделе руководство «A. B. C. Russian Litera» посовещалось, и хотело бы с вами заключить договор о дальнейшем сотрудничестве.
То есть эта книга заинтересовала вас лишь полгода спустя?
Ну вы же сами прекрасно понимаете, что к нам поступает очень много материала, средь которого целая масса мусора и детского лепета. И все, абсолютно каждая единица всей этой нескончаемой кутерьмы, обладает, не то слово, каким пафосным и помпезным названием.
Понимаю, не сладко у вас там.
Поэтому, сразу же, как мы дошли до вашей книги, тут же направились на ваши поиски. Кстати, к вам ещё никто не приезжал из других издательств?
Нет, из издательств не приезжали. Но у меня тоже есть к вам вопрос, и прошу ответить на него честно. То что вы обратили внимание на меня и мою книгу, как-то связано с событиями произошедшими со мной две недели назад?
Признаюсь честно, отчасти! Один из наших редакторов, которому доверили вашу книгу, услышала новость о вашем подвиге. Хотя ваши персоналии не указывались в СМИ, слухи дошли до неё, что это именно вы. Сопоставив все факты, она всё же отправила ваше произведение на рассмотрение уже состоявшегося в тот момент жюри, в целом, даже не скрепя душой оценившего ваше произведение как истинный шедевр.
Значит, мне повезло. Просто напросто повезло, и искусство с гениальностью здесь не причём.
Вам несказанно повезло! А гениальность, искусство, все те посылы и правильные мысли, что вы вложили в эту книгу, не дело верховного жури. Это задача мира, читателей, они должны оценить вас, понять, может как-то измениться
Я не для этого пишу свои книги, перебил его Слава.
Простите, тогда для чего?
Не для того, чтобы изменить мир. Я пишу их, чтобы познакомить мир с его отражением, со всем его отражением, со всей этой отвратительной хренью, что он с собой сделал, и продолжает делать. И только тогда, когда он узрит это, только тогда он будет готов меняться.