Мне снился лес: Это были просто глюки — и в этих галлюцинациях чаще я видел крылатых черных псов: И это было тысячу раз за ночь. И еще я помню — запах мокрой шерсти.
Утро было чудовищное — такого утра я никому не желаю. Я видел висячие сады Семирамиды, где в изумрудных листьях висели умершие обезьяны и их мертвые руки ласкали мои виски. Я был изумрудным пятном всего сущего и не мог ожить. Я был камнем из камней и умирал, оживая. Я встал только потому, что рядом было пиво. Восемнадцатым чувством я вспомнил, что Вася, укладывая меня спать, сказал мне, смеясь:
— Слышь, чудовище, пиво под подушкой!
Утром, трепеща, как рыба, я поднял голову и засунул туда руку.
Я лишний раз узнал, что Вася — самый лучший друг!
Когда я выпил пиво — я понял: мир, вроде, есть!
Еще я понял: мир, вроде, для меня!
И еще я понял: может быть, я для мира!
Я долго лежал, ничего не понимая. То есть, пытаясь понять. В воздухе кружились снежинки и ангелы, мертвые обезьяны и лилии. Я очень честно пытался ожить. Иногда это удавалось. И тогда я вздыхал — глубоко и страстно.
Очень нескоро я понял, что я не один в этом мире. Нет, слышать я ничего не слышал. Просто было ощущение чьего-то присутствия. По первости я списал это на похмелье. Мертвые обезьяны и лилии опять кружили надо мной и я начал понимать, что пиво — это, конечно, хорошо, но организм требует…
И вдруг услышал дыхание!
Повторяю — дыхание. Так дышат ангелы и умирающие. Часто, горячо и вдохновенно. Я повернул голову и увидел собачью голову потрясающей красоты.
— Карат! — выдохнул я и провалился в нежность.
Я увидел самое красивое движение в мире — как собака наклоняет голову набок! Он смотрел на меня с любопытством и нетерпением. Он взвизгнул — почти неслышно. И я понял — хочет на улицу.
Вставать вообще не просто. А вставать после такой ночи — непросто вдвойне. Я с большим трудом сел на кровати и спросил Карата:
— Может, сам сходишь?
Он переступил лапами и я понял — он просто хотел со мной со мной пообщаться.
Мы вышли с ним в мир. В мире были дети, коляски, падающая листва, звуки ДДТ и еще что-то, с большим трудом осознаваемое. Я сидел на лавочке, пил вино из горла, а Карат лежал рядом, положив голову на лапы и изредка поводил ушами. Я был в полной гармонии. И Карат, похоже, тоже. Во всяком случае, он не пытался привлечь мое внимание. — Слушай, Карат, а у тебя ошейник был? — вдруг спросил я его. Карат поднял голову и посмотрел на меня. Что за каряя глубина было в них! И я вспомнил из далекого детства…
Я родом с Амурской области. Там ветреные зимы без снега и лето дикой жары с постоянными ливнями. А еще там две огромные реки, одна с водой серо-желтого оттенка, а вторая — чайного. Та, которая чайного, говорят, приток первой. Ерунда это. Видели бы то место, где они встречаются… Вялая теплота ее и мягкое течение вдруг разом приобретают жизненную силу. А та, вторая, валит свои воды так, что и не чувствует мощи своей и разом подчиняет себе все прочие потоки. Так оплодотворяют свежие привозные африканские львы выдохшихся от инцеста зоопарковых львиц.
Тогда, давно, в моем детстве, еще ходил через чайную паром. Не паром с канатом или там тросом, а паром — огромное судно, на котором вмещалось несколько десятков грузовых машин и еще целая куча народу. И даже эту махину, пока она шла через реку, сносило — черт знает куда. А я помню, бывало, стоял и смотрел в воду с высоты палубы, и мне нравилось видеть, как рождались на ее поверхности буруны и разводы, мягкие глубинные взрывы шли из ее недр и растекались широкими пузырями, что снова умереть и дать жизнь новому водяному кратеру.