Особенно, если учесть, что нас у родителей было пятеро. Тут уж, моим родителям, волей-неволей, приходилось придерживаться мудрой и осторожной политики, во избежание всевозможных обид со стороны остальных членов семьи, что выглядело вполне справедливо. А потому, рассчитывать на столь щедрый подарок, я мог лишь гипотетически, в своих самых смелых и невероятных фантазиях. Это выглядело примерно так же, как чуть позже, я вычитаю в книжках по астрономии: да, есть далёкие галактики, да, существуют в них звёздные системы, подобной нашей, и даже, очень возможно, имеется жизнь на какой-нибудь из этих далёких планет, но вероятность контакта настолько мала
Словом, шанс был невелик, однако, именно эта слабенькая надежда, удивительным и непостижимым образом перевешивала всё остальное. Тем более, что мои мягкосердечные родители, не желая расстраивать ребёнка, дипломатично уклонялись от конкретного ответа, не говоря ни «да», ни «нет». Это ещё более распаляло детское воображение: образ «золотого тельца» на двух колёсах, прочно засел в моём сознании. Велосипедом я грезил целыми днями и бредил во сне, по ночам. Иногда, мне казалось, что эта мечта вот-вот близка к воплощению, но всякий раз, в самый последний момент, неизвестно откуда взявшиеся непредвиденные обстоятельства, препятствовали осуществлению, снова отодвигая её на новый неопределённый срок. То, что происходило в такие минуты в очень ранимой и хрупкой душе ребёнка, невозможно передать словами. Обида это совсем не то слово: эти чувства способен понять лишь тот, кому хоть раз довелось оказаться в подобной ситуации. Каждый раз, с трудом находя в себе силы, я «поднимался на ноги» и, заглушая в себе боль, вновь и вновь пытался заставить себя поверить в то, что уж, в следующий раз, я буду точно вознаграждён за все свои душевные муки и страдания. И каждый очередной такой случай, оставлял в моём сердце глубокие раны, которые, заживая со временем, оставляли, тем не менее, некие рубцы. Что тут скажешь: ребёнку так свойственно и ближе по своей природной сути, верить в чудо.
Мне бы, поднатужиться немного: прикинуться на недельку-другую паинькой и послушным сыночком; поднапрячься, подналечь и принести со школы хотя бы две-три «пятёрки»; поймать удобный момент, когда папа с мамой смеются, подойти к ним и тихо сесть рядом, изобразив на лице страдальческое выражение, полное скорби и утраты И всё! Можно смело готовить кусок марли или фланелевую тряпочку для любовной протирки и чистки новенького седла и бардачка, от которых так пахнет кожей и магазином!
Однако с Хитростью, дела у меня обстояли неважно: видать, пока я, раскрыв от удивления рот, изумлялся этому миру, остальные более шустрые сверстники расхватали ходовой, нынче, товар. А потому, когда я приплёлся к «шапочному разбору», со дна мешка, глупенько хлопая своими невинными глазками, на меня взирали лишь Доверчивость и Наивность. Так что, выбора у меня не было: пришлось довольствоваться тем, что осталось.
Позднее, став значительно старше, я так и не сумею полностью избавиться от этой «парочки», осуждаемой на всём трезвомыслящем Востоке и являющейся предметом язвительных насмешек со стороны товарищей. К тому же, вызывая бешеную ярость и стыд в душе моего старшего брата. Именно ему, впоследствии, я буду обязан многим урокам, что преподносит нам жизнь, и на которые иногда совсем не просто дать однозначный ответ. Конечно же, брат меня любил и жалел, но в немалой степени, его рвение и усердие в этом вопросе объяснялось тем, чтобы позорное пятно «дурачка-простофили» не легло на всю нашу семью. И в этом надо отдать ему должное он преуспеет. Хотя, однажды, всё же, причинит мне очень острую боль, лёгкий след от которой до сих пор даёт о себе знать. Но об этом чуть ниже
Тем не менее, в один из дней, Судьба сжалилась надо мной: родители пригласят меня для беседы в гостиную. Надо ли, описывать то волнение, когда я переступил порог главной комнаты, являющийся одновременно и кабинетом отца. Сердце колотилось столь неистово и сильно, что, казалось, ещё немного и оно выскочит из груди. Папа встретил меня стоя у стола, мама же, сидела в кресле, чуть поодаль, у окна. Прямо над их головами, со стены, на меня ласково и добродушно смотрели два портрета: молодой и красивый папа, с густыми мохнатыми бровями, и совсем юная мама, в национальной тюбетейке, из-под которой многочисленными ручейками-струйками ниспадали длинные девичьи косички. Я перевёл свой взгляд с портрета на маму, которая продолжала как-то сдержанно и загадочно улыбаться. Мама преподавала в младших классах в той же самой школе, где я учился, а потому была в очень тесном контакте с моими учителями.