Если это гитлеровский солдат-десантник, передайте его армейцам, а если агент-разведчик, везите сюда.
- Слушаюсь, - сказал я. - Разрешите выполнять?
"Эмка" мчалась по разбитому большаку в клубах пыли. Прыгая по рытвинам и ухабам, она обгоняла санитарные машины, автофургоны, повозки, грузовики и жалась к обочине, уступая дорогу автоколоннам, идущим к фронту. Над большаком висело тугое, душное облако пыли: пыль тянулась за каждой встречной машиной, пыль, несмотря на поднятые стекла, забивалась внутрь.
Рядом с шофером дремал, привалившись к дверце, майор Коваленко из разведотдела армии. Это был пожилой человек, старый чекист, пенсионер, с начала войны снова вставший в строй. А я спать уже не мог.
Почти неделя прошла с тех пор, как мы с Семеном Криворученко вернулись на Большую землю, в этот прифронтовой городок, но я все еще не сжился с мыслью, что нахожусь "дома". Все пережитое и виденное продолжало мучительно тревожить. В тылу врага, когда мы отдыхали где-нибудь в лесной глухомани, Семен иногда говаривал с грустью: "Как-то сейчас там, дома?" И мы молча думали о "доме", вкладывая в это понятие всё - и наш штаб, и армию, и Москву, и далекие тыловые города, где остались наши близкие: у Семена мать, у меня моя Маша и маленькая Танюшка.
И сейчас в машине, ощущая во рту соленый вкус пыли, я думал о жене, дочке и вообще о детях, встреченных мною на дорогах войны.
Мне припомнилась одна такая встреча. Это было ранней весной в тылу противника. Снег, рыхлый, ноздреватый, залежался только в лесу. Вдали мы увидели сожженную деревушку. На опушке сиротливо стоял единственный уцелевший дом - старенький, весь поросший мхом.
У порога нас встретила тощая, с выпирающими ребрами, старая собака. Она поднялась с нагретой солнцем земли, уступила нам дорогу и тоскливо поглядела на нас, В доме мы увидели маленькую девочку. Это было до того неожиданно, что мы застыли, глядя на нее во все глаза. Она сидела на широкой, толстой деревянной скамье и крохотными чумазыми руками перебирала сорное зерно. Поверх грязного ситцевого платья на ней была чья-то большая суконная куртка, над полом свисали голые ножки. Спутанные волосы, давно забывшие о гребешке, падали на плечи.
Она нас не испугалась. Даже не удивилась, а только внимательно и пристально разглядывала.
После долгого молчания я сказал:
- Здравствуй, девочка!
- Здравствуй, - тихо ответила она и потупила взор.
- Где твоя мамка? - опросил Криворученко.
- Мамки у меня немае... - еще тише ответила девочка. - И сестры немае... Немцы побили.
Начальник штаба партизанского отряда Василий Чухнов шумно вздохнул и спросил.
- С кем же ты живешь?
- С тетей Варей.
- А где ж она?
- Пишла за хлибом, за ричку.
- И ты совсем одна?
- Никого немае.
- А в деревне еще кто есть?
- Ни.
- А давно ушла тетя Варя?
- Четыре дни.
- И ты не боишься одна?
- Боюсь, - призналась девочка. - У ночи Каштан шибко вое. - Она проворно спрыгнула со скамьи, взрослым движением оправила на себе неуклюжую куртку и, подойдя к порогу, звонко крикнула: - Каштан!
На зов явился уже знакомый нам худущий пес и уставился на маленькую хозяйку грустными глазами. Запустив ручонку в свалявшуюся рыжую шерсть пса, девочка представила его нам:
- Це Каштан.
- А как тебя зовут, дочка? - поинтересовался я.
- Катю.
- Сколько ж тебе лет?
- Шисть.
- Вы и раньше жили здесь?
- Ни, в Полтави. Тату був машинистом, а мама працювала в дитсаду. Нас пид Брянском разбомбили, и тату тамось убило. Мы не знайшли его... - Катя сделала паузу, сдвинула белесые брови и сказала: - Пидемте, дяденька, я вам покажу могилку мами.
Мы переглянулись и молча последовали за ней. Катя, шлепая босыми пятками по холодной земле, провела нас к маленькому холмику недалеко от дома.