— Можешь подбить войлоком свои штаны хоть два раза, но даже такой дурак, как ты, способен понять, что мужчина никогда не станет колоть врага в задницу! Никакого сомнения! — Мэри беспощадно била не в бровь, а в глаз. — Нет, похоже, папистские монахи обладают большим житейским опытом, чем графские солдаты. У тебя осталась еще хоть капля здравого смысла?
Одноглазый припомнил худощавое, безбородое лицо, карие глаза… Он уже знал: все, что говорит эта толстуха, — горькая и постыдная для него правда. Его победила женщина! Его, убившего и изнасиловавшего женщин больше, чем гунн в припадке безумной ярости!
Кровь бросилась в голову Одноглазого, и он напрочь забыл о ране. С воплем «Розенкранц!» Одноглазый бросился из переулка, однако на его пути неожиданно возник какой-то мужчина. Резко затормозив, солдат потянулся за шпагой, но, не обнаружив ее на боку, выхватил нож, замахнулся, но…
— Ты! — Одноглазый вздрогнул от неожиданности и опустил руку, хотя мужчина даже не шелохнулся. — Ты! Я знаю тебя. Мы же вместе воевали…
— Очень давно.
Низкий гортанный голос с легким акцентом был полностью лишен каких-либо эмоций, но по спине у Одноглазого пробежала холодная дрожь. Несмотря на то, что мужчина был не в военной форме, его осанка, твердый, повелительный взгляд, от которого веяло жестокостью и готовностью вступить в схватку, говорили сами за себя. Лихорадочно пытаясь вспомнить имя этого человека, Одноглазый быстро заговорил:
— Помнишь, как тот французик поджег нашу казарму и проломил тебе наколенник? Помнишь, как мы выследили его и наконец схватили? А помнишь, как он орал, когда мы…
— Нет…
Одноглазый покосился на скудный солнечный свет и продолжил:
— Похоже, тот огонь не оставил шрам в твоей памяти. — Незнакомец хранил молчание. — Если бы ты отошел в сторону, я бы еще смог догнать эту мерзкую суку по имени…
— Розенкранц?
— Ага, Розенкранц, — согласно кивнул Одноглазый, не понимая, отчего в нем вдруг растет тревога.
— В таком случае, — в руке мужчины блеснул острый клинок, — тебе придется умереть.
Изумленный Одноглазый успел заметить, как лезвие очутилось у горла, и в следующее мгновение понял, что стоит на коленях, не чувствуя собственного дыхания. Боль… Затуманенное сознание пронзил страх, в ушах зазвенели крики сражающихся, шум битвы… Одноглазый поднял глаза вверх, чтобы в последний раз увидеть клинок, сеющий вокруг себя смерть. С безжалостной быстротой незнакомец убил остальных солдат. Крошка Мэри попыталась проскользнуть в дверь своего борделя, но незнакомец преградил ей путь.
Подняв меч Одноглазого, Мэри увидела, как с обнаженного клинка незнакомца капает кровь, и затряслась как пудинг на горячей сковородке. Даже сейчас, умирая, Одноглазый желал ее смерти и хрипел, подстрекая незнакомца к убийству. Тот повернул к нему голову, и на какое-то мгновение глаза их встретились. Казалось, в памяти у них воскресли общие воспоминания о безжалостном смехе и окровавленных клинках.
По лицу незнакомца пробежала тень холодной усмешки. Расправив плечи, он опустил меч и приказал:
— Иди в дом, толстуха!
Крошка Мэри не заставила его повторять дважды и, подстегиваемая страхом, проворно скрылась за дверью. Незнакомец снова перешел через переулок, наклоняясь то назад, то вперед, словно моряк на штормовой палубе.
— Мне не нравятся люди, помнящие мое прошлое, — поигрывая шпагой, сказал он Одноглазому, — но ты тяжело ранен, друг мой. Позволь мне вылечить тебя!
Кровь застыла от ужаса в жилах Одноглазого. Высоко подняв шпагу, незнакомец вонзил клинок в своего бывшего товарища и потом рывком выдернул его. Вытерев оружие плащом Одноглазого, незнакомец бросил взгляд в сторону театра. Теперь он пойдет туда.
Чтобы позаботиться о Розенкранце.
2.