Хорунжий демонстративно посмотрел на часы:
– Десять минут. Неплохо.
– Неплохо? – Шатов скрипнул зубами, стараясь удержаться от очередной вспышки ярости.
– Неплохо, – спокойно подтвердил Хорунжий и достал из ящика стола еще три пластиковые папки.
Шатов зачарованно смотрел на его руки, перебирающие листы бумаги.
– Еще три случая. Минимум три случая, – тяжело вздохнул Хорунжий, – понимаешь, Женя, если бы все упиралось только в этого Перегона, тебя бы просто вызвали в райотдел, сняли показания, проверили алиби и поставили бы этот случай на учет. Но…
– Что «но»?
– Вчера было обнаружено тело некоего гражданина, перерезавшего себе вены в ванне, – Хорунжий извлек из папки фотографию и положил ее перед Шатовым, – он пролежал в воде почти два дня. На полу, рядом с ванной, лежали подписанные конверты с прощальными письмами. Два конверта. Один – для жены. Второй – для некоего Евгения Шатова.
Хорунжий сделал паузу, ожидая реакции Шатова, но тот промолчал.
– В первом конверте три четыре слова о невозможности больше жить. Во втором… – Хорунжий положил поверх фотографии ксерокопию записки.
Шатов еле сдержался, чтобы не вскрикнуть.
Я вернусь, было написано в записке.
Те же слова, которые прозвучали в предрассветном лесу. Я вернусь, сказал Дракон.
Шатов помотал головой, отгоняя видение.
Этого не может быть. Не может быть. Он не мог выбраться из болота. Не мог. Или…
– Кто третий? – выдавил из себя Шатов.
– Прошлой ночью несколько человек перелопачивали недавние дела, надеясь найти хоть что-нибудь, на всякий случай. И нашли.
– Что? Да не тычь мне фотографии, просто скажи…
– Просто скажу, – кивнул Хорунжий. – Неделю назад на улице был убит гражданин… короче, лицо кавказской национальности. Обрезком трубы по голове. Аккуратно, в висок. Обрезок был завернут в газету, которую приобщили к делу в качестве вещественного доказательства. На ней были какие-то отпечатки пальцев.
– Мои?
– Не, не твои. Газета была давняя, еще весенняя. «Новости». На первой странице…
– Полосе, – механически поправил Шатов.
– На первой полосе была твоя статься. Большая, с фотографией.
– Мало ли, где они ее взяли…
– Мало, ой, брат, мало. Но для начала небольшой паники вполне хватило.
– И меня теперь привлекут как подозреваемого?
– Нет, брат, не привлекут. Вернее, – поправил себя Хорунжий, – привлекут, но не в качестве подозреваемого, а в качестве помощника.
– Что? – Хорунжему показалось, что он ослышался.
– Помощника. Добровольного. Создана группа, которая будет расследовать это дело. И тебя решено в эту группу включить как человека, который был лично знаком с Арсением Ильичем, и к которому у Арсения Ильича, буде это он, может быть особый интерес.
Как сказал, подумал Шатов, как завернул лихо! Помощником! На живца решили ловить. На живца… Хотя для этого вовсе не нужно ничего говорить Шатову. Берут молча мелкую рыбешку, насаживают ее на крючок и забрасывают в воду, где завелась зубастая щука.
Щука кушает живца, глотает крючок, и рыбаки имеют возможность кушать гордость еврейской кухни – фаршированную щуку. Фаршированную, в том числе, и живцом.
Могли его запустить втемную? Могли. Но… Черт, Шатов сегодня просто тормозит. Просто изо всех сил. Ему ведь ясно было сказано, что беседа Бочкарева с ним имела своей целью определить… В общем, Зануда в течение двух часов определял, предупреждать Шатова о том, что его насадили на крючок, или нет, компенсируя недостаток информированности естественностью поведения.